рое если увидишь и услышишь, конечно простишь мнѣ, что я не безъ причины медлилъ и боялся говорить такую странную рѣчь, не рѣшался на подобное изслѣдованіе. — Чѣмъ B. больше будешь толковать объ этомъ, возразилъ онъ, тѣмъ менѣе мы позволимъ тебѣ не говорить, какимъ образомъ возможно то государство. Такъ говори-ка, не теряй времени. —
Не нужно ли намъ, началъ я, сперва припомнить то, что мы припасли къ этому вопросу, изслѣдывая, какова справедливость и несправедливость? — Нужно; но что же это такое? спросилъ Главконъ. — Ничего. Если, однакожъ, мы нашли, какова справедливость; то не согласимся ли, что и человѣкъ C. справедливый ничѣмъ не долженъ отличаться отъ ней, но долженъ во всемъ быть такимъ, какова справедливость? Или для насъ будетъ довольно и того, если онъ весьма близко подойдетъ къ ней и болѣе другихъ отпечатлѣетъ въ себѣ черты ея? — Конечно, сказалъ онъ, мы удовлетворимся и этимъ. — Стало-быть, изслѣдывая, какова справедливость, можно ли сдѣлаться человѣкомъ совершенно справедливымъ и какимъ былъ бы онъ, сдѣлавшись, — тоже опять о несправедливости и несправедливомъ, — мы изслѣдовали это самое для образца, примолвилъ я, чтобы, смотря на то, какими они представляются намъ въ отношеніи къ счастію и противному счастливой жизни, быть принужденными заключать и D. о самихъ себѣ, что это изъ насъ особенно походилъ бы на нихъ, тотъ имѣлъ бы и особенно подобную имъ участь, — а не для того, чтобы доказать возможность этого. — Правду говоришь ты, сказалъ онъ. — Думаешь ли, что хорошій живописецъ былъ бы менѣе хорошъ, еслибы, написавъ образецъ того, каковъ былъ бы самый красивый человѣкъ, и въ своей картинѣ достаточно выразивъ все это, не могъ доказать, что такой человѣкъ возможенъ? — Не думаю, клянусь Зевсомъ, сказалъ онъ. — Что же? и мы своимъ разсужденіемъ не составляли ли, скажемъ, образецъ хорошаго государства? — E. Конечно. — Такъ менѣе ли хорошо поэтому, думаешь, говорили мы, если не въ состояніи доказать, что такое государство,
рое если увидишь и услышишь, конечно простишь мне, что я не без причины медлил и боялся говорить такую странную речь, не решался на подобное исследование. — Чем B. больше будешь толковать об этом, возразил он, тем менее мы позволим тебе не говорить, каким образом возможно то государство. Так говори-ка, не теряй времени. —
Не нужно ли нам, начал я, сперва припомнить то, что мы припасли к этому вопросу, исследывая, какова справедливость и несправедливость? — Нужно; но что же это такое? спросил Главкон. — Ничего. Если, однакож, мы нашли, какова справедливость; то не согласимся ли, что и человек C. справедливый ничем не должен отличаться от ней, но должен во всём быть таким, какова справедливость? Или для нас будет довольно и того, если он весьма близко подойдет к ней и более других отпечатлеет в себе черты её? — Конечно, сказал он, мы удовлетворимся и этим. — Стало быть, исследывая, какова справедливость, можно ли сделаться человеком совершенно справедливым и каким был бы он, сделавшись, — тоже опять о несправедливости и несправедливом, — мы исследовали это самое для образца, примолвил я, чтобы, смотря на то, какими они представляются нам в отношении к счастью и противному счастливой жизни, быть принужденными заключать и D. о самих себе, что это из нас особенно походил бы на них, тот имел бы и особенно подобную им участь, — а не для того, чтобы доказать возможность этого. — Правду говоришь ты, сказал он. — Думаешь ли, что хороший живописец был бы менее хорош, если бы, написав образец того, каков был бы самый красивый человек, и в своей картине достаточно выразив всё это, не мог доказать, что такой человек возможен? — Не думаю, клянусь Зевсом, сказал он. — Что же? и мы своим рассуждением не составляли ли, скажем, образец хорошего государства? — E. Конечно. — Так менее ли хорошо поэтому, думаешь, говорили мы, если не в состоянии доказать, что такое государство,
