ешь, повредитъ городу? — Не очень, сказалъ онъ. — Но кто, полагаю, по природѣ художникъ, или какой другой промышленникъ, возгордившись либо богатствомъ, либо множествомъ, либо силою, либо чѣмъ инымъ въ этомъ родѣ, рѣшился бы B. войти въ кругъ дѣлъ воинскихъ, или военный — въ кругъ дѣлъ совѣтника и блюстителя, тогда какъ онъ того не стоитъ, и оба эти взаимно обмѣнялись бы орудіями и значеніями, либо даже одинъ захотѣлъ бы дѣлать все вмѣстѣ; тотъ, какъ и ты, думаю, согласишься, этимъ обмѣномъ и многодѣльемъ погубилъ бы городъ. — Совершенно. — Слѣдовательно, при трехъ видахъ добродѣтели, многодѣлье и взаимный обмѣнъ занятій C. причиняютъ городу величайшій вредъ и весьма правильно могутъ быть названы злодѣяніемъ. — Конечно такъ. — А злодѣяніе не назовешь ли ты величайшею несправедливостію противъ своего города? — Какъ не назвать? — Это-то, стало-быть, — несправедливость. Скажемъ опять и такъ: своедѣлье видовъ — промышленнаго, вспомогательнаго и блюстительнаго, поколику всякій изъ нихъ въ городѣ дѣлаетъ свое, будетъ противно той несправедливости, — будетъ справедливость и сдѣлаетъ городъ справедливымъ. — Мнѣ кажется, не инымъ, примолвилъ онъ, но именно такимъ. — Твердо мы, можетъ быть, ничего не скажемъ объ этомъ, замѣтилъ я. Но если D. искомый видъ подойдетъ у насъ къ отдѣльному человѣку и въ немъ также будетъ справедливостью, то уже согласимся, — да что тогда и говорить? — а когда не подойдетъ — станемъ разсматривать что-нибудь другое. Итакъ, теперь окончимъ свое изслѣдованіе обычнымъ способомъ, а именно: если прежде мы брались созерцать справедливость въ чемъ-то великомъ, гдѣ она имѣется; то гораздо легче можемъ примѣтить ее въ одномъ человѣкѣ. Намъ показалось, что это есть E. городъ; такъ вотъ мы и устрояли его, какъ могли наилучше, зная хорошо, что справедливость можетъ находиться именно въ наилучшемъ. Теперь же, что̀ открыли мы тамъ, перенесемъ на одного; и если уладится, — будетъ хорошо, а когда въ одномъ обнаружится что-нибудь иное, — опять воротимся и станемъ
ешь, повредит городу? — Не очень, сказал он. — Но кто, полагаю, по природе художник, или какой другой промышленник, возгордившись либо богатством, либо множеством, либо силою, либо чем иным в этом роде, решился бы B. войти в круг дел воинских, или военный — в круг дел советника и блюстителя, тогда как он того не стоит, и оба эти взаимно обменялись бы орудиями и значениями, либо даже один захотел бы делать всё вместе; тот, как и ты, думаю, согласишься, этим обменом и многодельем погубил бы город. — Совершенно. — Следовательно, при трех видах добродетели, многоделье и взаимный обмен занятий C. причиняют городу величайший вред и весьма правильно могут быть названы злодеянием. — Конечно так. — А злодеяние не назовешь ли ты величайшею несправедливостию против своего города? — Как не назвать? — Это-то, стало быть, — несправедливость. Скажем опять и так: своеделье видов — промышленного, вспомогательного и блюстительного, поколику всякий из них в городе делает свое, будет противно той несправедливости, — будет справедливость и сделает город справедливым. — Мне кажется, не иным, примолвил он, но именно таким. — Твердо мы, может быть, ничего не скажем об этом, заметил я. Но если D. искомый вид подойдет у нас к отдельному человеку и в нём также будет справедливостью, то уже согласимся, — да что тогда и говорить? — а когда не подойдет — станем рассматривать что-нибудь другое. Итак, теперь окончим свое исследование обычным способом, а именно: если прежде мы брались созерцать справедливость в чём-то великом, где она имеется; то гораздо легче можем приметить ее в одном человеке. Нам показалось, что это есть E. город; так вот мы и устрояли его, как могли наилучше, зная хорошо, что справедливость может находиться именно в наилучшем. Теперь же, что̀ открыли мы там, перенесем на одного; и если уладится, — будет хорошо, а когда в одном обнаружится что-нибудь иное, — опять воротимся и станем
