той. — Хотѣть-то, безъ сомнѣнія, хочу, сказалъ я, лишь бы не E. сдѣлать несправедливости. — Разсмотри же, сказалъ онъ. — Надобно разсмотрѣть, примолвилъ я; и если на разсудительность смотрѣть съ этой-то точки зрѣнія, — она, больше чѣмъ первыя, походитъ на симфонію и гармонію. — Какъ? — Это — какой-то космосъ, продолжалъ я: разсудительность, говорятъ, есть воздержаніе отъ удовольствій и пожеланій, и прибавляютъ, что она какимъ-то образомъ кажется выше самой себя, и что все другое въ этомъ родѣ есть какбы слѣдъ ея. Не такъ ли? — Всего болѣе, отвѣчалъ онъ. — Между тѣмъ, выраженіе: выше себя, не смѣшно ли? Вѣдь кто выше себя, тотъ, вѣроятно, и ниже себя, а кто — ниже, тотъ — 431. выше; такъ какъ во всѣхъ этихъ выраженіяхъ разумѣется одинъ и тотъ же. — Какъ не одинъ и тотъ же? — Но этимъ словомъ, повидимому, высказывается, что въ самомъ человѣкѣ, относительно къ душѣ его, есть одно лучшее, а другое — худшее, и что если по природѣ лучшее воздерживается отъ худшаго, — это называется быть выше себя — значеніе похвалы; а когда лучшее овладѣвается худою пищею либо бесѣдою и, сравнительно со множествомъ худшаго, B. становится маловажнѣе, — это значитъ какбы съ негодованіемъ порицать такого человѣка и называть его низшимъ себя и невоздержнымъ. — Да и слѣдуетъ. — Посмотри же теперь, продолжалъ я, на юный нашъ городъ, — и ты найдешь въ немъ одно изъ этого. Онъ, справедливо скажешь, почитается выше себя, если только мудрымъ и высшимъ надобно называть то, въ чемъ лучшее начальствуетъ надъ худшимъ. — Да, смотрю, сказалъ онъ: ты правду говоришь. — Притомъ, многочисленныя-то и разнообразныя C. пожеланія, удовольствія и скорби можно встрѣчать большею частію во всѣхъ, — и въ женщинахъ, и въ слугахъ, и во многихъ негодныхъ людяхъ, называемыхъ свободными. — Ужъ конечно. — А простыя-то и умѣренныя, управляемыя именно союзомъ ума и вѣрнаго мнѣнія, встрѣтишь ты въ немногихъ, наилучшихъ по природѣ и наилуч-
той. — Хотеть-то, без сомнения, хочу, сказал я, лишь бы не E. сделать несправедливости. — Рассмотри же, сказал он. — Надобно рассмотреть, примолвил я; и если на рассудительность смотреть с этой-то точки зрения, — она, больше чем первые, походит на симфонию и гармонию. — Как? — Это — какой-то космос, продолжал я: рассудительность, говорят, есть воздержание от удовольствий и пожеланий, и прибавляют, что она каким-то образом кажется выше самой себя, и что всё другое в этом роде есть как бы след её. Не так ли? — Всего более, отвечал он. — Между тем, выражение: выше себя, не смешно ли? Ведь кто выше себя, тот, вероятно, и ниже себя, а кто — ниже, тот — 431. выше; так как во всех этих выражениях разумеется один и тот же. — Как не один и тот же? — Но этим словом, по-видимому, высказывается, что в самом человеке, относительно к душе его, есть одно лучшее, а другое — худшее, и что если по природе лучшее воздерживается от худшего, — это называется быть выше себя — значение похвалы; а когда лучшее овладевается худою пищею либо беседою и, сравнительно с множеством худшего, B. становится маловажнее, — это значит как бы с негодованием порицать такого человека и называть его низшим себя и невоздержным. — Да и следует. — Посмотри же теперь, продолжал я, на юный наш город, — и ты найдешь в нём одно из этого. Он, справедливо скажешь, почитается выше себя, если только мудрым и высшим надобно называть то, в чём лучшее начальствует над худшим. — Да, смотрю, сказал он: ты правду говоришь. — Притом, многочисленные-то и разнообразные C. пожелания, удовольствия и скорби можно встречать большею частью во всех, — и в женщинах, и в слугах, и во многих негодных людях, называемых свободными. — Уж конечно. — А простые-то и умеренные, управляемые именно союзом ума и верного мнения, встретишь ты в немногих, наилучших по природе и наилуч-
