жественнѣе самого себя? — Ужъ конечно. — Но что потомъ? Такъ какъ онъ не дѣлаетъ ничего другаго, не раздѣляетъ D. времени ни съ какою музою; то душа его, еслибы въ ней и была какая любознательность, не наслаждаясь ни ученіемъ, ни изслѣдованіемъ какого-либо предмета, не занимаясь ни словомъ, ни иною музыкою, становится слабою, глухою и слѣпою; потому что она и не возбуждается, и не питается, и не очищаетъ чувствъ своихъ. — Такъ, сказалъ онъ. — Вотъ же я и полагаю, что такой человѣкъ есть ненавистникъ слова и врагъ музъ; для убѣжденія, онъ не пользуется словами, но при всякомъ случаѣ, подобно E. звѣрю, развѣдывается насиліемъ и жестокостію, и проводитъ жизнь въ невѣжествѣ и дикости, сопровождаемой нестроеніемъ и непріятными явленіями. — Это совершенно справедливо, примолвилъ онъ. — Итакъ, ради этихъ-то, вѣроятно, двухъ крайностей, какой-то богъ, сказалъ бы я, даровалъ людямъ и два искуства: музыку и гимнастику, — даровалъ, то-есть, для раздражительной и философской природы, а не для души и тѣла. Послѣдняго касаются они развѣ мимоходомъ, прямо же относятся къ первой, чтобы обѣ эти природы ея, чрезъ напряженіе и ослабленіе 412. до надлежащей степени, приходили къ взаимному согласію. — Въ самомъ дѣлѣ, вѣроятно, сказалъ онъ. — Поэтому, кто превосходно соединяетъ гимнастику съ музыкою и весьма мѣрно прилагаетъ ихъ къ душѣ; того мы по всей справедливости можемъ называть человѣкомъ совершенно музыкальнымъ и гораздо лучше настроеннымъ, чѣмъ тотъ, кто умѣетъ подстроить одну струну подъ другую. — Конечно должно быть такъ, Сократъ, примолвилъ онъ. — Но не то же ли и въ городѣ, Главконъ? Не будетъ ли нуженъ намъ всегда именно такой начальникъ, если Государство хочетъ соблюстись? — Точно, будетъ нуженъ, — и притомъ B. всего болѣе. —
Пусть же типы ученія и воспитанія будутъ таковы; но что сказать о пляскахъ этихъ людей, о звѣроловствѣ,
жественнее самого себя? — Уж конечно. — Но что потом? Так как он не делает ничего другого, не разделяет D. времени ни с какою музою; то душа его, если бы в ней и была какая любознательность, не наслаждаясь ни учением, ни исследованием какого-либо предмета, не занимаясь ни словом, ни иною музыкою, становится слабою, глухою и слепою; потому что она и не возбуждается, и не питается, и не очищает чувств своих. — Так, сказал он. — Вот же я и полагаю, что такой человек есть ненавистник слова и враг муз; для убеждения, он не пользуется словами, но при всяком случае, подобно E. зверю, разведывается насилием и жестокостию, и проводит жизнь в невежестве и дикости, сопровождаемой нестроением и неприятными явлениями. — Это совершенно справедливо, примолвил он. — Итак, ради этих-то, вероятно, двух крайностей, какой-то бог, сказал бы я, даровал людям и два искусства: музыку и гимнастику, — даровал, то есть, для раздражительной и философской природы, а не для души и тела. Последнего касаются они разве мимоходом, прямо же относятся к первой, чтобы обе эти природы её, чрез напряжение и ослабление 412. до надлежащей степени, приходили к взаимному согласию. — В самом деле, вероятно, сказал он. — Поэтому, кто превосходно соединяет гимнастику с музыкою и весьма мерно прилагает их к душе; того мы по всей справедливости можем называть человеком совершенно музыкальным и гораздо лучше настроенным, чем тот, кто умеет подстроить одну струну под другую. — Конечно должно быть так, Сократ, примолвил он. — Но не то же ли и в городе, Главкон? Не будет ли нужен нам всегда именно такой начальник, если Государство хочет соблюстись? — Точно, будет нужен, — и притом B. всего более. —
Пусть же типы учения и воспитания будут таковы; но что сказать о плясках этих людей, о звероловстве,
