ешь, что бывъ повторяемо съ юности, оно переходитъ въ нравъ и природу, отпечатлѣвается и въ тѣлѣ, и въ голосѣ, и въ умѣ. — И очень, сказалъ онъ. — Такъ не позволимъ, продолжалъ я, чтобы люди, о которыхъ мы заботимся и которые должны быть добрыми, — чтобы эти люди, будучи мужчинами, подражали женщинѣ — молодой или престарѣлой, ссорящейся съ мужемъ или ропщущей на боговъ и величающейся, почитающей себя счастливою или бѣдствующею, скорбящею, жалкою. Не наше дѣло, что E. она страдаетъ, любитъ, или болѣзнуетъ родами. — Безъ сомнѣнія, сказалъ онъ. — И то — не наше, что служанки и слуги совершаютъ дѣла, приличныя слугамъ. — И это. — И то, что дурные люди, по обыкновенію, бываютъ малодушны и дѣлаютъ противное тому, о чемъ мы говорили, то-есть злословятъ и осмѣиваютъ другъ друга, ведутъ постыдный разговоръ въ пьяномъ и даже въ трезвомъ видѣ, или грѣшатъ какъ иначе словомъ и дѣломъ противъ себя 396. и другихъ людей. Я думаю, что стражи не должны даже привыкать ни къ словесному ни къ дѣятельному представленію бѣшеныхъ. Нужно, безъ сомнѣнія, узнавать бѣшеныхъ и лукавыхъ людей — мужчинъ и женщинъ: но совершать ихъ дѣла и подражать имъ не нужно. — Весьма справедливо, сказалъ онъ. — Ну, а кузнецамъ и прочимъ мастеровымъ, перевощикамъ на весельныхъ суднахъ и начальникамъ ихъ, либо другимъ въ этомъ родѣ людямъ B. нужно ли подражать? спросилъ я. — Да какъ же будутъ подражать тѣ, отвѣчалъ онъ, которымъ и вниманіе-то обращать на все такое не позволяется? — Ну, а ржанію лошадей, мычанію быковъ, шуму рѣкъ, реву морей, грому и всему подобному будутъ ли они подражать? — Но вѣдь имъ запрещено и приходить въ бѣшенство и подражать бѣшеному, сказалъ онъ. —
Стало-быть, сколько я понимаю тебя, бываетъ и такой родъ рѣчи, либо повѣствованія, въ которомъ можетъ повѣствовать человѣкъ истинно добрый и честный, когда C.
ешь, что быв повторяемо с юности, оно переходит в нрав и природу, отпечатлевается и в теле, и в голосе, и в уме. — И очень, сказал он. — Так не позволим, продолжал я, чтобы люди, о которых мы заботимся и которые должны быть добрыми, — чтобы эти люди, будучи мужчинами, подражали женщине — молодой или престарелой, ссорящейся с мужем или ропщущей на богов и величающейся, почитающей себя счастливою или бедствующею, скорбящею, жалкою. Не наше дело, что E. она страдает, любит, или болезнует родами. — Без сомнения, сказал он. — И то — не наше, что служанки и слуги совершают дела, приличные слугам. — И это. — И то, что дурные люди, по обыкновению, бывают малодушны и делают противное тому, о чём мы говорили, то есть злословят и осмеивают друг друга, ведут постыдный разговор в пьяном и даже в трезвом виде, или грешат как иначе словом и делом против себя 396. и других людей. Я думаю, что стражи не должны даже привыкать ни к словесному ни к деятельному представлению бешеных. Нужно, без сомнения, узнавать бешеных и лукавых людей — мужчин и женщин: но совершать их дела и подражать им не нужно. — Весьма справедливо, сказал он. — Ну, а кузнецам и прочим мастеровым, перевозчикам на весельных суднах и начальникам их, либо другим в этом роде людям B. нужно ли подражать? спросил я. — Да как же будут подражать те, отвечал он, которым и внимание-то обращать на всё такое не позволяется? — Ну, а ржанию лошадей, мычанию быков, шуму рек, реву морей, грому и всему подобному будут ли они подражать? — Но ведь им запрещено и приходить в бешенство и подражать бешеному, сказал он. —
Стало быть, сколько я понимаю тебя, бывает и такой род речи, либо повествования, в котором может повествовать человек истинно добрый и честный, когда C.
