лошадь ли то, собака, или какое иное животное? Не замѣчалъ ли ты, сколь непреодолимъ и непобѣдимъ бываетъ гнѣвъ, подъ вліяніемъ котораго душа всецѣло становится безстрашною и неуступчивою? — Замѣчалъ. — Итакъ теперь ясно, что̀ долженъ имѣть стражъ со стороны тѣла. — Да. — А со стороны души онъ, по крайней мѣрѣ, долженъ быть гнѣвливъ. — И это. — Но какъ же, Главконъ? спросилъ я: такіе, по природѣ, не будутъ ли жестоки другъ къ другу и къ прочимъ гражданамъ? — Это, клянусь Зевсомъ, не легко, отвѣчалъ онъ. — Однако надобно же, чтобы въ отношеніи къ C. домашнимъ они были кротки, а въ отношеніи къ непріятелямъ сердиты. Въ противномъ случаѣ, не дожидаясь, пока истребятъ своихъ чужіе, они поспѣшатъ выполнить это сами. — Твоя правда. — Что же мы сдѣлаемъ? спросилъ я. Гдѣ, вмѣстѣ съ этимъ, найдемъ кроткій и великодушный нравъ? Вѣдь гнѣвливая и кроткая природа — взаимно противуположны. — Кажется. — Но такъ какъ изъ этихъ-то качествъ, не имѣя того и другаго, стражу нельзя быть хорошимъ; а D. совмѣстить ихъ повидимому, невозможно: то и хорошимъ стражемъ быть невозможно. — Есть опасность, сказалъ онъ. — Обнаруживъ тутъ недоумѣніе и припоминая прежнія слова, я продолжалъ: а вѣдь, мы, другъ мой, не безъ причины-таки недоумѣваемъ; мы оставили то пособіе, которое предложили прежде. — Что такое? — Мы не замѣтили, что въ самомъ дѣлѣ есть природы, о какихъ и не подумаешь; а онѣ совмѣщаютъ въ себѣ эти противуположности. — Гдѣ же такія природы? — Ихъ можно видѣть и въ другихъ животныхъ, и не менѣе въ томъ, которому уподобляли мы E. стража. Ты вѣроятно знаешь вѣдь благородныхъ собакъ: нравъ ихъ по природѣ таковъ, что съ домашними и знакомыми онѣ какъ нельзя болѣе кротки, а съ незнакомыми напротивъ. — Конечно знаю. — Стало быть, это возможно, сказалъ я, и мы не противорѣчимъ природѣ, ища такого стража. — Кажется, нѣтъ. — А кажется ли тебѣ еще, что тотъ, кому надобно будетъ сдѣлаться стражемъ, долженъ, кромѣ
лошадь ли то, собака, или какое иное животное? Не замечал ли ты, сколь непреодолим и непобедим бывает гнев, под влиянием которого душа всецело становится бесстрашною и неуступчивою? — Замечал. — Итак теперь ясно, что̀ должен иметь страж со стороны тела. — Да. — А со стороны души он, по крайней мере, должен быть гневлив. — И это. — Но как же, Главкон? спросил я: такие, по природе, не будут ли жестоки друг к другу и к прочим гражданам? — Это, клянусь Зевсом, не легко, отвечал он. — Однако надобно же, чтобы в отношении к C. домашним они были кротки, а в отношении к неприятелям сердиты. В противном случае, не дожидаясь, пока истребят своих чужие, они поспешат выполнить это сами. — Твоя правда. — Что же мы сделаем? спросил я. Где, вместе с этим, найдем кроткий и великодушный нрав? Ведь гневливая и кроткая природа — взаимно противоположны. — Кажется. — Но так как из этих-то качеств, не имея того и другого, стражу нельзя быть хорошим; а D. совместить их по-видимому, невозможно: то и хорошим стражем быть невозможно. — Есть опасность, сказал он. — Обнаружив тут недоумение и припоминая прежние слова, я продолжал: а ведь, мы, друг мой, не без причины таки недоумеваем; мы оставили то пособие, которое предложили прежде. — Что такое? — Мы не заметили, что в самом деле есть природы, о каких и не подумаешь; а они совмещают в себе эти противоположности. — Где же такие природы? — Их можно видеть и в других животных, и не менее в том, которому уподобляли мы E. стража. Ты вероятно знаешь ведь благородных собак: нрав их по природе таков, что с домашними и знакомыми они как нельзя более кротки, а с незнакомыми напротив. — Конечно знаю. — Стало быть, это возможно, сказал я, и мы не противоречим природе, ища такого стража. — Кажется, нет. — А кажется ли тебе еще, что тот, кому надобно будет сделаться стражем, должен, кроме
