гаго благодѣтеля. — Тутъ Кевисъ, слегка улыбнувшись, сказалъ: Зевсъ знаетъ, что̀ говоритъ онъ! — Конечно, съ перваго взгляда это можетъ показаться безсмыслицей, замѣтилъ B. Сократъ; однакожъ въ моихъ словахъ есть нѣкоторый смыслъ. Изреченіе, находящееся въ тайномъ ученіи, что мы, люди, живемъ въ какой-то темницѣ, а потому сами собою не должны освобождаться изъ нея и уходить, мнѣ представляется слишкомъ высокимъ и неудобо-разсмотримымъ: но то, Кевисъ, по моему мнѣнію, хорошо сказано, что боги суть наши попечители, а мы — одно изъ ихъ стяжаній. Или ты не такъ думаешь, Кевисъ? — Такъ, отвѣчалъ онъ. — Но C. еслибы которое-нибудь изъ твоихъ стяжаній, продолжалъ Сократъ, захотѣло умертвить само себя, независимо отъ твоего соизволенія на эту смерть; то не прогнѣвался ли бы ты на него и не подвергъ ли бы его наказанію, какому можешь? — Конечно, отвѣчалъ онъ. — Значитъ, благоразуміе требуетъ умерщвлять себя не прежде, какъ тогда, когда богъ пошлетъ необходимость, въ какую теперь поставлены мы. — Правда, что такъ, сказалъ Кевисъ; но то твое положеніе, Сократъ, кажется страннымъ, будто философамъ легко D. желать смерти, особенно когда мы одобрили мнѣніе, что Богъ есть нашъ попечитель, а мы его стяжаніе. Люди мудрѣйшіе не имѣютъ причины не скорбѣть, оставляя такое служеніе, къ которому они призваны самыми добрыми распорядителями вещей — богами; ибо вѣрно не думаютъ они, что, сдѣлавшись свободными, лучше позаботятся о самихъ себѣ. Глупый, можетъ быть, и возразитъ, что надобно бѣжать отъ господина, такъ какъ не умѣетъ размыслить, что отъ E. добраго бѣжать никакъ не должно, а должно тѣмъ болѣе оставаться съ нимъ, и что побѣгъ былъ бы дѣломъ безумнымъ: но мудрому, кажется, естественно желать всегда быть съ тѣмъ, кто лучше его. Такъ-то, Сократъ; мнѣ представляется противное тому, что̀ сейчасъ говорилъ ты: людямъ мудрымъ при смерти прилично скорбѣть, а радоваться въ этомъ случаѣ свойственно лишь глупымъ. — Выслушавъ
гаго благодетеля. — Тут Кевис, слегка улыбнувшись, сказал: Зевс знает, что̀ говорит он! — Конечно, с первого взгляда это может показаться бессмыслицей, заметил B. Сократ; однакож в моих словах есть некоторый смысл. Изречение, находящееся в тайном учении, что мы, люди, живем в какой-то темнице, а потому сами собою не должны освобождаться из неё и уходить, мне представляется слишком высоким и неудобо-рассмотримым: но то, Кевис, по моему мнению, хорошо сказано, что боги суть наши попечители, а мы — одно из их стяжаний. Или ты не так думаешь, Кевис? — Так, отвечал он. — Но C. если бы которое-нибудь из твоих стяжаний, продолжал Сократ, захотело умертвить само себя, независимо от твоего соизволения на эту смерть; то не прогневался ли бы ты на него и не подверг ли бы его наказанию, какому можешь? — Конечно, отвечал он. — Значит, благоразумие требует умерщвлять себя не прежде, как тогда, когда бог пошлет необходимость, в какую теперь поставлены мы. — Правда, что так, сказал Кевис; но то твое положение, Сократ, кажется странным, будто философам легко D. желать смерти, особенно когда мы одобрили мнение, что Бог есть наш попечитель, а мы его стяжание. Люди мудрейшие не имеют причины не скорбеть, оставляя такое служение, к которому они призваны самыми добрыми распорядителями вещей — богами; ибо верно не думают они, что, сделавшись свободными, лучше позаботятся о самих себе. Глупый, может быть, и возразит, что надобно бежать от господина, так как не умеет размыслить, что от E. доброго бежать никак не должно, а должно тем более оставаться с ним, и что побег был бы делом безумным: но мудрому, кажется, естественно желать всегда быть с тем, кто лучше его. Так-то, Сократ; мне представляется противное тому, что̀ сейчас говорил ты: людям мудрым при смерти прилично скорбеть, а радоваться в этом случае свойственно лишь глупым. — Выслушав
