утвердить на поприщѣ истинной философіи. Итакъ онъ въ общихъ чертахъ описываетъ формы посмертной жизни, и въ его діалогѣ является интересный эпизодъ о переселеніи душъ и о высокой судьбѣ души философствующей. Если душа, говоритъ Сократъ, при отрѣшеніи отъ тѣла не увлекаетъ за собою ничего тѣлеснаго, потому что во всю жизнь размышляла только о томъ, какъ бы легче умереть; то съ этими свойствами отойдетъ она въ подобное себѣ безвидное мѣсто и будетъ наслаждаться блаженствомъ, проводя всю послѣдующую жизнь дѣйствительно съ богами. Напротивъ, если она отрѣшается грязною и неочищенною отъ тѣлесности, поколику предавалась страстямъ и пожеланіямъ; то, переложенная тѣлосообразными свойствами, окажется тяжелою и видимою, а потому, тяготѣя опять къ видимому, облечется, пожалуй, снова въ такое тѣло, котораго природа ближе согласуется съ направленіемъ господствующей ея страсти, напримѣръ въ породу осла, волка, ястреба, либо въ образъ муравья, даже человѣка, если она привязана была къ политическимъ обычаямъ человѣческой жизни. Вотъ почему истинные философы воздерживаются отъ всѣхъ тѣлесныхъ пожеланій, не боятся никакихъ внѣшнихъ лишеній и свою душу, принужденную смотрѣть на все сквозь чувства, будто сквозь рѣшетку темницы, утѣшаютъ самостоятельностію и свободою мышленія, зная, что у всякаго удовольствія и у всякой скорби какъ будто есть гвоздь, которымъ онѣ пригвождаютъ душу къ тѣлу. Кто живетъ по внушеніямъ такой философіи, тому удивительно ли не страшиться смерти и думать, что его душа не разсѣется, какъ паръ, и не прекратитъ своего существованія? P. 80. B — 84. B.
Этимъ разсужденіемъ разговоръ по видимому долженъ былъ окончиться; ибо тверже того, что́ сказано, казалось, ничего нельзя было придумать. Не смотря однакожь на то, Симміасъ и Кевисъ о чемъ-то вполголоса говорятъ между собою и какъ будто высказываютъ другъ другу какія-то недоумѣнія. Въ самомъ дѣлѣ, бывъ вызваны Сократомъ къ
утвердить на поприще истинной философии. Итак он в общих чертах описывает формы посмертной жизни, и в его диалоге является интересный эпизод о переселении душ и о высокой судьбе души философствующей. Если душа, говорит Сократ, при отрешении от тела не увлекает за собою ничего телесного, потому что во всю жизнь размышляла только о том, как бы легче умереть; то с этими свойствами отойдет она в подобное себе безвидное место и будет наслаждаться блаженством, проводя всю последующую жизнь действительно с богами. Напротив, если она отрешается грязною и неочищенною от телесности, поколику предавалась страстям и пожеланиям; то, переложенная телосообразными свойствами, окажется тяжелою и видимою, а потому, тяготея опять к видимому, облечется, пожалуй, снова в такое тело, которого природа ближе согласуется с направлением господствующей её страсти, например в породу осла, волка, ястреба, либо в образ муравья, даже человека, если она привязана была к политическим обычаям человеческой жизни. Вот почему истинные философы воздерживаются от всех телесных пожеланий, не боятся никаких внешних лишений и свою душу, принужденную смотреть на всё сквозь чувства, будто сквозь решетку темницы, утешают самостоятельностью и свободою мышления, зная, что у всякого удовольствия и у всякой скорби как будто есть гвоздь, которым они пригвождают душу к телу. Кто живет по внушениям такой философии, тому удивительно ли не страшиться смерти и думать, что его душа не рассеется, как пар, и не прекратит своего существования? P. 80. B — 84. B.
Этим рассуждением разговор по-видимому должен был окончиться; ибо тверже того, что́ сказано, казалось, ничего нельзя было придумать. Не смотря однако ж на то, Симмиас и Кевис о чём-то вполголоса говорят между собою и как будто высказывают друг другу какие-то недоумения. В самом деле, быв вызваны Сократом к
