это положеніе, философъ видитъ въ допущенномъ прежде тожествѣ хранящихся въ душѣ идей и нетожествѣ подлежащихъ чувству предметовъ. Равное само по себѣ, прекрасное само по себѣ, сущее само по себѣ, говоритъ онъ, — всегда то же и неизмѣнно: напротивъ вещи, подлежащія чувствамъ, ни какимъ образомъ не остаются тѣми же и измѣняются. Но тожественное есть нѣчто безвидное или безформенное, (ὰειδές), а нетожественное видимо. Къ предметамъ безвиднымъ относится душа, къ видимымъ — тѣло. Слѣдовательно тѣло по природѣ нетожественно и измѣнчиво, а душа — тожественна и неизмѣнна. Увлекаясь тѣломъ, она конечно возмущается и бываетъ какъ опьянѣлая; но, направляясь къ истинно сущему, остается тѣмъ, что она есть, — существомъ тожественнымъ. Притомъ душѣ свойственно управлять и господствовать, а тѣлу — управляться и служить. Но управляющее и господствующее уподобляется божественному, а управляемое и служащее — смертному. Итакъ тѣлу, какъ природѣ смертной, надлежитъ скоро разрушиться; а душа, какъ существо божественное, должна или остаться вовсе неразрушимою, или быть къ тому близкою. P. 77. B — 80. A.
Это заключеніе, выведенное въ формѣ сужденія раздѣлительнаго, или съ нѣкоторою нерѣшительностію, находится въ близкой зависимости между прочимъ отъ вставленной Сократомъ мысли, что душа, увлекаясь чувствами тѣла, можетъ и сама какъ бы отѣлеситься, слѣдовательно въ извѣстной степени терять свою тожественность и свойственную существу божественному разумность. Такое представленіе разностепенной тожественности душъ въ мірѣ загробномъ должно было возбуждать вопросъ о различныхъ — низшихъ и высшихъ — формахъ существованія души, по отрѣшеніи ея отъ тѣла. Этого вопроса, хотя онъ и не имѣетъ прямаго отношенія къ главной темѣ разсужденія, Сократъ не могъ упустить изъ вида и оставить безъ рѣшенія, потому что рѣшеніе его должно было ученію о безсмертіи сообщить нравственную силу, а слушателей бесѣды о жизни загробной
это положение, философ видит в допущенном прежде тожестве хранящихся в душе идей и нетожестве подлежащих чувству предметов. Равное само по себе, прекрасное само по себе, сущее само по себе, говорит он, — всегда то же и неизменно: напротив вещи, подлежащие чувствам, ни каким образом не остаются теми же и изменяются. Но тожественное есть нечто безвидное или бесформенное, (ὰειδές), а нетожественное видимо. К предметам безвидным относится душа, к видимым — тело. Следовательно тело по природе нетожественно и изменчиво, а душа — тожественна и неизменна. Увлекаясь телом, она конечно возмущается и бывает как опьянелая; но, направляясь к истинно сущему, остается тем, что она есть, — существом тожественным. Притом душе свойственно управлять и господствовать, а телу — управляться и служить. Но управляющее и господствующее уподобляется божественному, а управляемое и служащее — смертному. Итак телу, как природе смертной, надлежит скоро разрушиться; а душа, как существо божественное, должна или остаться вовсе неразрушимою, или быть к тому близкою. P. 77. B — 80. A.
Это заключение, выведенное в форме суждения разделительного, или с некоторою нерешительностью, находится в близкой зависимости между прочим от вставленной Сократом мысли, что душа, увлекаясь чувствами тела, может и сама как бы отелеситься, следовательно в известной степени терять свою тожественность и свойственную существу божественному разумность. Такое представление разностепенной тожественности душ в мире загробном должно было возбуждать вопрос о различных — низших и высших — формах существования души, по отрешении её от тела. Этого вопроса, хотя он и не имеет прямого отношения к главной теме рассуждения, Сократ не мог упустить из вида и оставить без решения, потому что решение его должно было учению о бессмертии сообщить нравственную силу, а слушателей беседы о жизни загробной
