твоей матери и далъ тебѣ жизнь? Говори же, порицаешь ли ты за какіе-нибудь недостатки тѣ изъ насъ — законовъ, которыми скрѣпляются брачныя узы? — Не порицаю, сказалъ бы я. — А тѣ, которые завѣдываютъ воспитаніемъ и образованіемъ рожденнаго, и подъ управленіемъ которыхъ образованъ самъ ты? Развѣ законы, завѣдывающіе этими дѣлами, нехорошо предписали, чтобы твой отецъ научилъ тебя музыкѣ и гимнастикѣ? — Хорошо, отвѣчалъ бы я. — Конечно; но получивъ отъ насъ бытіе, воспитаніе, можно ли тебѣ вопервыхъ сказать, что ты и не потомокъ нашъ и не рабъ? Можешь ли сказать это и за себя и за своихъ предковъ? А если такъ, то думаешь ли, что твои и наши права равны? Думаешь ли, что когда мы рѣшаемся предписать тебѣ какое-нибудь дѣло, — ты имѣешь право противодѣйствовать нашимъ предписаніямъ? Да твое право не равнялось и праву твоего отца, и праву господина, если онъ былъ у тебя; потому что, страдая, тебѣ непозволительно было подвергать страданію, слушая брань, противорѣчить, принимая побои, бить, — и многое тому подобное. Ужели же позволительно тебѣ дѣлать это въ отношеніи къ отечеству и законамъ, такъ что, когда мы, опираясь на свое право, намѣреваемся погубить тебя, ты рѣшаешься, сколько отъ тебя зависитъ, погубить насъ — законы и отечество, и говоришь, что твой поступокъ справедливъ, — говоришь ты, истинный ревнитель добродѣтели? Такова-то твоя мудрость! Ты забылъ, что отечество почтеннѣе и матери, и отца, и всѣхъ предковъ; что оно досточтимѣе, священнѣе, выше ихъ и предъ богами, и предъ людьми умными; что предъ нимъ должно благоговѣть и, когда оно гнѣвается, покорствовать и угождать ему болѣе, чѣмъ отцу; что повелѣваетъ ли оно дѣлать, — надобно или уговорить его, или дѣлать, предписываетъ ли страдать, — надобно страдать, притомъ молча. Пусть оно бьетъ, налагаетъ оковы, ведетъ на войну для ранъ и смерти, надобно исполнять. — И вотъ справедливость: не уклоняться, не оставлять своего мѣста, но и на войнѣ, и въ судѣ, и вездѣ дѣлать то, что повелѣваютъ
твоей матери и дал тебе жизнь? Говори же, порицаешь ли ты за какие-нибудь недостатки те из нас — законов, которыми скрепляются брачные узы? — Не порицаю, сказал бы я. — А те, которые заведовают воспитанием и образованием рожденного, и под управлением которых образован сам ты? Разве законы, заведовающие этими делами, нехорошо предписали, чтобы твой отец научил тебя музыке и гимнастике? — Хорошо, отвечал бы я. — Конечно; но получив от нас бытие, воспитание, можно ли тебе во-первых сказать, что ты и не потомок наш и не раб? Можешь ли сказать это и за себя и за своих предков? А если так, то думаешь ли, что твои и наши права равны? Думаешь ли, что когда мы решаемся предписать тебе какое-нибудь дело, — ты имеешь право противодействовать нашим предписаниям? Да твое право не равнялось и праву твоего отца, и праву господина, если он был у тебя; потому что, страдая, тебе непозволительно было подвергать страданию, слушая брань, противоречить, принимая побои, бить, — и многое тому подобное. Ужели же позволительно тебе делать это в отношении к отечеству и законам, так что, когда мы, опираясь на свое право, намереваемся погубить тебя, ты решаешься, сколько от тебя зависит, погубить нас — законы и отечество, и говоришь, что твой поступок справедлив, — говоришь ты, истинный ревнитель добродетели? Такова-то твоя мудрость! Ты забыл, что отечество почтеннее и матери, и отца, и всех предков; что оно досточтимее, священнее, выше их и пред богами, и пред людьми умными; что пред ним должно благоговеть и, когда оно гневается, покорствовать и угождать ему более, чем отцу; что повелевает ли оно делать, — надобно или уговорить его, или делать, предписывает ли страдать, — надобно страдать, притом молча. Пусть оно бьет, налагает оковы, ведет на войну для ран и смерти, надобно исполнять. — И вот справедливость: не уклоняться, не оставлять своего места, но и на войне, и в суде, и везде делать то, что повелевают
