въ предѣлахъ добродѣтели и умѣренности, но развили въ немъ роскошь и любовь къ чувственнымъ наслажденіямъ, разумѣется, требовавшимъ много денегъ, а для денегъ, позволявшимъ всевозможныя несправедливости, — и оттого первые испытали на самихъ себѣ дѣйствіе общественнаго разврата и безумія. Такую слабость въ управленіи болѣе всѣхъ обнаруживалъ знаменитый Периклъ. Управляя Аѳинянами почти сорокъ лѣтъ, онъ развилъ въ юномъ поколѣніи столько легкомыслія, что послѣ его смерти всѣ, получившіе какое-нибудь образованіе, начали считать себя способными къ занятію высшихъ должностей въ республикѣ и, окрыляемые честолюбіемъ, наперерывъ стремились предвосхитить другъ у друга право администраціи. Эти администраторы не испытывали себя добросовѣстно, — имѣютъ ли они въ самомъ дѣлѣ потребныя качества и познанія для управленія народною толпою, но представляли только личныя выгоды отъ прохожденія той или другой государственной должности, и чтобы достигнуть ихъ, старались, вопреки совѣсти, сколько можно пріятнѣе льстить народу и поблажать его страстямъ. Такая лесть ихъ, по условіямъ республиканской формы правленія, расточаема была обыкновенно съ аѳинской трибуны и украшалась именемъ гражданскаго краснорѣчія. Отсюда произошла потребность учиться хорошо говорить политическія рѣчи, — и между тогдашними софистами не замедлили явиться профессоры риторики, вызывавшіеся всякому преподать искуство — двигать, посредствомъ слова, души слушателей, направлять ихъ, куда и къ чему угодно. Эта наука ихъ дѣйствительно могла своимъ адептамъ приносить не маловажную пользу, ибо обработывала языкъ и устанавливала правила декламаціи; но аѳинскому обществу она дѣлала много вреда, потому что истину обезображивала софизмами, для личныхъ интересовъ оратора потворствовала страстямъ народа, благосклонность его пріобрѣтала чрезъ пожертвованіе справедливостію, и такимъ образомъ становилась самымъ разрушительнымъ ору-
в пределах добродетели и умеренности, но развили в нём роскошь и любовь к чувственным наслаждениям, разумеется, требовавшим много денег, а для денег, позволявшим всевозможные несправедливости, — и оттого первые испытали на самих себе действие общественного разврата и безумия. Такую слабость в управлении более всех обнаруживал знаменитый Перикл. Управляя Афинянами почти сорок лет, он развил в юном поколении столько легкомыслия, что после его смерти все, получившие какое-нибудь образование, начали считать себя способными к занятию высших должностей в республике и, окрыляемые честолюбием, наперерыв стремились предвосхитить друг у друга право администрации. Эти администраторы не испытывали себя добросовестно, — имеют ли они в самом деле потребные качества и познания для управления народною толпою, но представляли только личные выгоды от прохождения той или другой государственной должности, и чтобы достигнуть их, старались, вопреки совести, сколько можно приятнее льстить народу и поблажать его страстям. Такая лесть их, по условиям республиканской формы правления, расточаема была обыкновенно с афинской трибуны и украшалась именем гражданского красноречия. Отсюда произошла потребность учиться хорошо говорить политические речи, — и между тогдашними софистами не замедлили явиться профессоры риторики, вызывавшиеся всякому преподать искусство — двигать, посредством слова, души слушателей, направлять их, куда и к чему угодно. Эта наука их действительно могла своим адептам приносить не маловажную пользу, ибо обрабатывала язык и устанавливала правила декламации; но афинскому обществу она делала много вреда, потому что истину обезображивала софизмами, для личных интересов оратора потворствовала страстям народа, благосклонность его приобретала чрез пожертвование справедливостию, и таким образом становилась самым разрушительным ору-
