драмматическою ловкостію обрисовываются характеры дѣйствующихъ лицъ. Здѣсь Херефонъ является намъ скромнымъ и умнымъ молодымъ человѣкомъ, который въ предложеніи вопросовъ совершенно усвоилъ себѣ методу учителя и превосходно владѣетъ любимою имъ индукціею: напротивъ въ Полосѣ мы видимъ юношу заносчиваго и вмѣстѣ весьма поверхностнаго, который, не умѣя отвѣчать дѣльно, хочетъ прикрыть свое невѣжество софистическою изысканностію выраженій и наборомъ пустыхъ словъ. Что̀ же касается до самого Горгіаса, то въ немъ тотчасъ узнаешь безстыднаго хвастуна, который не столько говоритъ о превосходствѣ своей науки, сколько о превосходствѣ себя самого въ наукѣ.
Когда Горгіасъ приписалъ себѣ имя ритора и преподавателя риторики, — Сократъ своими вопросами начинаетъ незамѣтно направлять его къ ограниченію той области, въ которой дѣйствуетъ риторика, чтобы въ этомъ именномъ или формальномъ понятіи науки уловить ея содержаніе. Онъ спрашиваетъ Горгіаса, чему учитъ риторика, и выслушавъ его отвѣтъ, что она есть наука о рѣчахъ, искусно заставляетъ его ограничить самое понятіе рѣчи. Если риторика есть наука о рѣчахъ, говоритъ онъ, то и всякую другую науку можно назвать риторикою; потому-что всякая изъ нихъ учитъ составлять рѣчи о томъ, чему учитъ. Для отраженія этого возраженія, софистъ долженъ былъ отличить риторику прежде всего отъ ремеслъ — именно тѣмъ, что послѣднія учатъ говорить рѣчи для произведенія того или другаго дѣла, а первая поставляетъ свое дѣло только въ рѣчахъ. Такимъ ограниченіемъ риторики, казалось бы, можно было довольствоваться Сократу, какъ впослѣдствіи довольствовались имъ не только Греки и Римляне, но и образованные народы временъ схоластическихъ: однакожъ Сократъ не остановился на этомъ. Онъ всѣ науки дѣлитъ на два класса: однѣ, говоритъ, дѣйствуютъ молча и почти не требуютъ рѣчей; а другія выражаются рѣчами и почти не обнаруживаютъ никакого дѣла. Послѣднихъ, равно какъ и первыхъ, не мало: на-
драмматическою ловкостию обрисовываются характеры действующих лиц. Здесь Херефон является нам скромным и умным молодым человеком, который в предложении вопросов совершенно усвоил себе методу учителя и превосходно владеет любимою им индукциею: напротив в Полосе мы видим юношу заносчивого и вместе весьма поверхностного, который, не умея отвечать дельно, хочет прикрыть свое невежество софистическою изысканностью выражений и набором пустых слов. Что̀ же касается до самого Горгиаса, то в нём тотчас узнаешь бесстыдного хвастуна, который не столько говорит о превосходстве своей науки, сколько о превосходстве себя самого в науке.
Когда Горгиас приписал себе имя ритора и преподавателя риторики, — Сократ своими вопросами начинает незаметно направлять его к ограничению той области, в которой действует риторика, чтобы в этом именном или формальном понятии науки уловить её содержание. Он спрашивает Горгиаса, чему учит риторика, и выслушав его ответ, что она есть наука о речах, искусно заставляет его ограничить самое понятие речи. Если риторика есть наука о речах, говорит он, то и всякую другую науку можно назвать риторикою; потому что всякая из них учит составлять речи о том, чему учит. Для отражения этого возражения, софист должен был отличить риторику прежде всего от ремесел — именно тем, что последние учат говорить речи для произведения того или другого дела, а первая поставляет свое дело только в речах. Таким ограничением риторики, казалось бы, можно было довольствоваться Сократу, как впоследствии довольствовались им не только Греки и Римляне, но и образованные народы времен схоластических: однакож Сократ не остановился на этом. Он все науки делит на два класса: одни, говорит, действуют молча и почти не требуют речей; а другие выражаются речами и почти не обнаруживают никакого дела. Последних, равно как и первых, не мало: на-
