Вѣроятно, найдешь какъ, отвѣчалъ Кевисъ. Настоящее твое разсужденіе противъ гармоніи было чрезвычайно, я не ожидалъ этого; ибо когда Симміасъ высказалъ свое сомнѣніе, — мнѣ казалось очень удивительнымъ, еслибы кто вздумалъ опровергать его. Поэтому я вдругъ весьма B. изумился, когда онъ не могъ выдержать и перваго натиска твоей рѣчи. Стало быть, нѣтъ ничего страннаго, что и Кадмово слово подвергнется той же участи. — Не превозноси меня, добрый человѣкъ, сказалъ Сократъ, чтобы какая-нибудь зависть не унизила того разсужденія, которое сейчасъ будетъ предложено. Лучше припишемъ это попеченію божію, а сами омировски[1] обратимся къ предмету и посмотримъ, дѣло ли ты говоришь. Сущность твоего вопроса состоитъ въ слѣдующемъ: ты почитаешь нужнымъ доказать, что наша душа непричастна гибели и C. безсмертна, и что философъ, приближающійся къ смерти, надѣясь за гробомъ вступить въ состояніе гораздо лучшее, въ сравненіи съ состояніемъ людей, жившихъ иначе, питается надеждою не безразсудною, не нелѣпою. Доказательство же, что душа есть нѣчто сильное и богообразное, что она существовала прежде, нежели мы стали людьми, не мѣшаетъ, говоришь, отвергать ея безсмертіе. Позволительно, правда, приписывать ей долговѣчность, что, то-есть, она и до земной жизни имѣла бытіе неопредѣленно продолжительное, многое знала и дѣлала; но отсюда еще не вытекаетъ мысль о ея безсмертіи; ибо самое вшествіе D. ея въ человѣческое тѣло, подобно зародышу болѣзни, могло быть началомъ ея гибели. И вотъ она настоящую свою жизнь проводитъ скорбно, а въ минуту такъ называемой смерти и окончательно исчезаетъ. Въ отношеніи къ нашей боязни, ты думаешь, все равно, однажды ли душа входитъ
- ↑ Омировски, то-есть, по обычаю Омировыхъ героевъ, — смѣло и мужественно.
чено. Но въ миѳологіи была своя ѳивская Гармонія, жена ѳивскаго царя Кадма; — отсюда острота Сократа: мы разсмотрѣли дѣло Гармоніи; надобно разсмотрѣть и дѣло Кадма.
Вероятно, найдешь как, отвечал Кевис. Настоящее твое рассуждение против гармонии было чрезвычайно, я не ожидал этого; ибо когда Симмиас высказал свое сомнение, — мне казалось очень удивительным, если бы кто вздумал опровергать его. Поэтому я вдруг весьма B. изумился, когда он не мог выдержать и первого натиска твоей речи. Стало быть, нет ничего странного, что и Кадмово слово подвергнется той же участи. — Не превозноси меня, добрый человек, сказал Сократ, чтобы какая-нибудь зависть не унизила того рассуждения, которое сейчас будет предложено. Лучше припишем это попечению божию, а сами омировски[1] обратимся к предмету и посмотрим, дело ли ты говоришь. Сущность твоего вопроса состоит в следующем: ты почитаешь нужным доказать, что наша душа непричастна гибели и C. бессмертна, и что философ, приближающийся к смерти, надеясь за гробом вступить в состояние гораздо лучшее, в сравнении с состоянием людей, живших иначе, питается надеждою не безрассудною, не нелепою. Доказательство же, что душа есть нечто сильное и богообразное, что она существовала прежде, нежели мы стали людьми, не мешает, говоришь, отвергать её бессмертие. Позволительно, правда, приписывать ей долговечность, что, то есть, она и до земной жизни имела бытие неопределенно продолжительное, многое знала и делала; но отсюда еще не вытекает мысль о её бессмертии; ибо самое вшествие D. её в человеческое тело, подобно зародышу болезни, могло быть началом её гибели. И вот она настоящую свою жизнь проводит скорбно, а в минуту так называемой смерти и окончательно исчезает. В отношении к нашей боязни, ты думаешь, всё равно, однажды ли душа входит
————————————
- ↑ Омировски, то есть, по обычаю Омировых героев, — смело и мужественно.
чено. Но в мифологии была своя фивская Гармония, жена фивского царя Кадма; — отсюда острота Сократа: мы рассмотрели дело Гармонии; надобно рассмотреть и дело Кадма.
