соловей, и ласточка, и удодъ, которыхъ пѣніемъ, говорятъ, выражается плачь, мнѣ кажется, поютъ не отъ скорби, какъ и лебеди, которые, будучи птицами Аполлона, имѣютъ, думаю, даръ предчувствія и поютъ въ тотъ день B. гораздо болѣе, нежели во время своей жизни, — отъ радости, предчувствуя блага преисподней. Я считаю и себя сослуживцемъ лебедей и жрецомъ того же бога, и думаю, что получилъ отъ своего владыки даръ предсказанія не хуже, чѣмъ они, а потому и не малодушнѣе ихъ разстаюсь съ жизнію. Итакъ, вы можете разсуждать и спрашивать меня о чемъ угодно, пока придутъ одиннадцать аѳинскихъ судей. — Ты говоришь прекрасно, примолвилъ Симміасъ: я открою тебѣ свое недоумѣніе; скажетъ и онъ, въ C. чемъ несогласенъ съ твоими мыслями. Касательно предмета настоящей нашей рѣчи, Сократъ, мнѣ представляется, можетъ быть, то же, что̀ и тебѣ, а именно: имѣть въ этой жизни ясное объ этомъ предметѣ познаніе или невозможно, или очень трудно; однакожъ не изслѣдывать относящихся къ нему мыслей всѣми способами и отказываться отъ изысканій прежде, нежели вниманіе будетъ совершенно утомлено, свойственно опять человѣку весьма слабому. Въ этомъ отношеніи надобно достигнуть безъ сомнѣнія чего-нибудь одного: либо узнать и открыть, какъ дѣло обстоитъ, либо, когда это невозможно, принять самое лучшее и D. неопровержимое человѣческое слово, и на немъ, будто на доскѣ, попытаться переплыть жизнь, если кто не можетъ переплыть ее безопаснѣе и вѣрнѣе на твердѣйшемъ суднѣ, на какомъ-нибудь словѣ божіемъ[1]. Итакъ, я не постыжусь теперь вопрошать тебя, когда и ты то же говоришь, и не буду винить себя впослѣдствіи, что не объявилъ своего
- ↑ Чтобы убѣдиться въ истинѣ безсмертія, Симміасъ почитаетъ необходимымъ какое-нибудь слово божіе: кто не слышитъ его, тотъ долженъ слѣдовать по крайней мѣрѣ наилучшему и неопровержимому слову человѣческому. Этимъ положеніемъ ясно указывается на два источника истины, которыхъ требовала философія Сократа, — на божественное откровеніе и философское изслѣдованіе. О первомъ Сократъ говаривалъ: «меня надоумливаетъ бо-
соловей, и ласточка, и удод, которых пением, говорят, выражается плачь, мне кажется, поют не от скорби, как и лебеди, которые, будучи птицами Аполлона, имеют, думаю, дар предчувствия и поют в тот день B. гораздо более, нежели во время своей жизни, — от радости, предчувствуя блага преисподней. Я считаю и себя сослуживцем лебедей и жрецом того же бога, и думаю, что получил от своего владыки дар предсказания не хуже, чем они, а потому и не малодушнее их расстаюсь с жизнью. Итак, вы можете рассуждать и спрашивать меня о чём угодно, пока придут одиннадцать афинских судей. — Ты говоришь прекрасно, примолвил Симмиас: я открою тебе свое недоумение; скажет и он, в C. чём несогласен с твоими мыслями. Касательно предмета настоящей нашей речи, Сократ, мне представляется, может быть, то же, что̀ и тебе, а именно: иметь в этой жизни ясное об этом предмете познание или невозможно, или очень трудно; однакож не исследывать относящихся к нему мыслей всеми способами и отказываться от изысканий прежде, нежели внимание будет совершенно утомлено, свойственно опять человеку весьма слабому. В этом отношении надобно достигнуть без сомнения чего-нибудь одного: либо узнать и открыть, как дело обстоит, либо, когда это невозможно, принять самое лучшее и D. неопровержимое человеческое слово, и на нём, будто на доске, попытаться переплыть жизнь, если кто не может переплыть ее безопаснее и вернее на твердейшем судне, на каком-нибудь слове божием[1]. Итак, я не постыжусь теперь вопрошать тебя, когда и ты то же говоришь, и не буду винить себя впоследствии, что не объявил своего
————————————
- ↑ Чтобы убедиться в истине бессмертия, Симмиас почитает необходимым какое-нибудь слово божие: кто не слышит его, тот должен следовать по крайней мере наилучшему и неопровержимому слову человеческому. Этим положением ясно указывается на два источника истины, которых требовала философия Сократа, — на божественное откровение и философское исследование. О первом Сократ говаривал: «меня надоумливает бо-
