клонится моя рѣчь: я хочу показать вамъ, откуда вышла B. на меня клевета. Услышавъ о такомъ отвѣтѣ, я разсуждалъ слѣдующимъ образомъ: чтожъ бы это говоритъ богъ? какая мысль его? Я вѣдь нисколько не сознаю себя мудрецомъ. Что разумѣлъ онъ, называя меня мудрѣйшимъ? Однако богъ не лжетъ же; потому что это ему несвойственно. И долго недоумѣвалъ я касательно этихъ словъ; но потомъ кое-какъ напалъ на слѣдующій способъ изслѣдованія ихъ: я пошелъ къ одному изъ тѣхъ, которые слывутъ мудрецами, съ намѣреніемъ, C. если гдѣ, то здѣсь обличить оракула и его изреченіе, что вотъ онъ мудрѣе, чѣмъ я, а ты назвалъ меня мудрѣйшимъ. Но разсматривая этого человѣка (нѣтъ нужды, Аѳиняне, называть его по имени; довольно, что тотъ, къ кому я обратился для этой цѣли, былъ одинъ изъ политиковъ) и, разговаривая съ нимъ, я замѣтилъ, что онъ многимъ другимъ, особенно же себѣ, кажется мудрецомъ, а на дѣлѣ не мудрецъ. Потомъ я пытался доказать, что онъ D. почитается мудрецомъ, а въ самой вещи не мудрецъ, и чрезъ то сдѣлался ненавистнымъ какъ ему, такъ и многимъ присутствовавшимъ. Возвращаясь отъ него, я разсуждалъ самъ съ собою, что у меня дѣйствительно болѣе мудрости, нежели у этого человѣка: потому что хотя оба мы, должно быть, не знаемъ ничего хорошаго и добраго; но онъ, не зная, почитаетъ себя знающимъ, а я, когда ужъ не знаю, то и не приписываю себѣ знанія. Этимъ то немногимъ я и мудрѣе его, что чего не знаю, о томъ и не думаю, какъ объ извѣстномъ. Отъ него пошелъ я къ другому, которому усвояютъ еще большую мудрость, чѣмъ первому: но все оказывалось E. одно и тоже. Такимъ образомъ я впалъ въ ненависть и у этого, и у многихъ иныхъ. Послѣ того, чувствуя, скорбя и боясь, что навлекъ на себя ненависть, и однакожъ почитая необходимымъ дѣло божіе ставить выше всего, я уже пошелъ попорядку. Чтобы изслѣдовать смыслъ изреченія, надобно идти ко всѣмъ, которые приписываютъ себѣ какое-
клонится моя речь: я хочу показать вам, откуда вышла B. на меня клевета. Услышав о таком ответе, я рассуждал следующим образом: что ж бы это говорит бог? какая мысль его? Я ведь нисколько не сознаю себя мудрецом. Что разумел он, называя меня мудрейшим? Однако бог не лжет же; потому что это ему несвойственно. И долго недоумевал я касательно этих слов; но потом кое-как напал на следующий способ исследования их: я пошел к одному из тех, которые слывут мудрецами, с намерением, C. если где, то здесь обличить оракула и его изречение, что вот он мудрее, чем я, а ты назвал меня мудрейшим. Но рассматривая этого человека (нет нужды, Афиняне, называть его по имени; довольно, что тот, к кому я обратился для этой цели, был один из политиков) и, разговаривая с ним, я заметил, что он многим другим, особенно же себе, кажется мудрецом, а на деле не мудрец. Потом я пытался доказать, что он D. почитается мудрецом, а в самой вещи не мудрец, и чрез то сделался ненавистным как ему, так и многим присутствовавшим. Возвращаясь от него, я рассуждал сам с собою, что у меня действительно более мудрости, нежели у этого человека: потому что хотя оба мы, должно быть, не знаем ничего хорошего и доброго; но он, не зная, почитает себя знающим, а я, когда уж не знаю, то и не приписываю себе знания. Этим то немногим я и мудрее его, что чего не знаю, о том и не думаю, как об известном. От него пошел я к другому, которому усвояют еще большую мудрость, чем первому: но всё оказывалось E. одно и тоже. Таким образом я впал в ненависть и у этого, и у многих иных. После того, чувствуя, скорбя и боясь, что навлек на себя ненависть, и однакож почитая необходимым дело божие ставить выше всего, я уже пошел попорядку. Чтобы исследовать смысл изречения, надобно идти ко всем, которые приписывают себе какое-
