Вникая въ духъ и внутренній характеръ разсматриваемаго сочиненія, нельзя не замѣтить, что въ немъ Сократъ не походитъ на того Сократа, который бесѣдуетъ съ аѳинскимъ юношествомъ и софистами въ разговорахъ Платона. Здѣсь нѣтъ ни обыкновенной его ироніи, ни скромнаго мнѣнія о самомъ себѣ; напротивъ здѣсь всякій видитъ сына Софронискова старцемъ серьёзнымъ, строгимъ, прямымъ и какъ будто стоящимъ выше условій общества. Онъ смѣло опирается на авторитетъ Аполлона, съ самоувѣренностію опредѣляетъ важность своего служенія отечеству, неустрашимо говоритъ о невѣжествѣ тогдашнихъ мудрецовъ и откровенно высказываетъ непризнательность къ себѣ гражданъ за все, что было дѣлано имъ въ пользу республики. Такой тонъ Сократовой рѣчи конечно можетъ приводить къ сомнѣнію въ подлинности Апологіи, приписываемой Платону. Но должно взять въ расчетъ всѣ обстоятельства, въ которыхъ аѳинскій нравоучитель защищалъ свое дѣло. Во-первыхъ, онъ никогда до этого времени не объяснялся, какъ говорятъ, оффиціально, слѣдовательно и не имѣлъ надобности перемѣнять характеръ своихъ бесѣдъ: а теперь ему надлежало повѣрять свои дѣйствія гражданскими законами и оправдываться формально, какъ обвиняемому въ уголовномъ преступленіи; теперь было нетолько не до ироніи, которая въ подобныхъ случаяхъ не принимается и отъ шутовъ, но и не до скромнаго мнѣнія о самомъ себѣ; потому что оно ввело бы въ обманъ судей и безпристрастныхъ, заставляя ихъ наказывать человѣка, можетъ быть, стоющаго награды. Во-вторыхъ, судейская каѳедра для Сократа въ самомъ дѣлѣ долженствовала быть мѣстомъ разоблаченія его предъ свѣтомъ; потому что служила ему переходомъ изъ настоящей жизни въ будущую. Сограждане, да и самые друзья сына Софронискова, сколько видно изъ мыслей ихъ въ Критонѣ и Федонѣ, не совсѣмъ вѣрно понимали важность и цѣль его дѣятельности. По этому въ Апологіи онъ какъ бы разрѣшаетъ загадку о самомъ себѣ и показываетъ слуша-
Вникая в дух и внутренний характер рассматриваемого сочинения, нельзя не заметить, что в нём Сократ не походит на того Сократа, который беседует с афинским юношеством и софистами в разговорах Платона. Здесь нет ни обыкновенной его иронии, ни скромного мнения о самом себе; напротив здесь всякий видит сына Софронискова старцем серьёзным, строгим, прямым и как будто стоящим выше условий общества. Он смело опирается на авторитет Аполлона, с самоуверенностью определяет важность своего служения отечеству, неустрашимо говорит о невежестве тогдашних мудрецов и откровенно высказывает непризнательность к себе граждан за всё, что было делано им в пользу республики. Такой тон Сократовой речи конечно может приводить к сомнению в подлинности Апологии, приписываемой Платону. Но должно взять в расчет все обстоятельства, в которых афинский нравоучитель защищал свое дело. Во-первых, он никогда до этого времени не объяснялся, как говорят, официально, следовательно и не имел надобности переменять характер своих бесед: а теперь ему надлежало поверять свои действия гражданскими законами и оправдываться формально, как обвиняемому в уголовном преступлении; теперь было нетолько не до иронии, которая в подобных случаях не принимается и от шутов, но и не до скромного мнения о самом себе; потому что оно ввело бы в обман судей и беспристрастных, заставляя их наказывать человека, может быть, стоющего награды. Во-вторых, судейская кафедра для Сократа в самом деле долженствовала быть местом разоблачения его пред светом; потому что служила ему переходом из настоящей жизни в будущую. Сограждане, да и самые друзья сына Софронискова, сколько видно из мыслей их в Критоне и Федоне, не совсем верно понимали важность и цель его деятельности. Поэтому в Апологии он как бы разрешает загадку о самом себе и показывает слуша-
