но — на пути къ мудрости, которая, по чувству сына Софронискова, есть Богъ; слѣдовательно Аѳиняне несправедливо навязываютъ ему невѣріе въ боговъ. При томъ, кто отъ убѣжденія въ собственномъ незнаніи идетъ къ мудрости и ищетъ ея; тотъ конечно мудрѣе мнимыхъ мудрецовъ, которые и потому уже невѣжды, что почитаютъ себя мудрецами. Этимъ умозаключеніемъ Сократъ оправдываетъ также и слова оракула.
Защитившись такимъ образомъ противъ общаго и давняго мнѣнія Аѳинянъ, обвиняемый приступаетъ къ разсмотрѣнію доноса, сдѣланнаго Мелитомъ и Анитомъ. Такъ какъ доносъ ихъ состоялъ изъ двухъ пунктовъ обвиненія, будто бы то-есть Сократъ развращаетъ юношей и не признаетъ боговъ, признаваемыхъ обществомъ, а вводитъ новыхъ геніевъ; то и оправданіе также раздѣляется на два пункта: въ первомъ доказывается, что Сократъ или во-все не развращалъ юношей, или развращалъ ихъ неумышленно, а потому подлежитъ не уголовному суду, а частному вразумленію (p. 24 B — 26 A); во второмъ утверждается, что, вѣруя въ геніевъ, рожденныхъ богами, онъ не могъ не вѣровать и въ самыхъ боговъ (p. B. — 28 A.).
Излагая первое доказательство, Сократъ сначала искусно намѣкаетъ на различіе между законодательною, или теоретическою стороною хорошаго воспитанія дѣтей и практическою. На вопросъ сына Софронискова: кто дѣлаетъ юношей лучшими? Мелитъ указываетъ и на законы, и на судей, и на народъ. Сократъ прямо не опровергаетъ Мелита, но говоритъ, что счастливо было бы общество, еслибы улучшателей находилось въ немъ такъ много, а развращалъ — одинъ я; да не такъ бываетъ. Всѣ мы прекрасно говоримъ о добродѣтели и нравственности: а когда надобно подать примѣръ и научить самымъ дѣломъ; то въ послѣднемъ случаѣ дѣти наши едвали не больше находятъ поводовъ къ развращенію, чѣмъ къ улучшенію своего сердца. Кто улучшаетъ лошадей, спрашиваетъ Сократъ? всѣ ли, которые по-
но — на пути к мудрости, которая, по чувству сына Софронискова, есть Бог; следовательно Афиняне несправедливо навязывают ему неверие в богов. При том, кто от убеждения в собственном незнании идет к мудрости и ищет её; тот конечно мудрее мнимых мудрецов, которые и потому уже невежды, что почитают себя мудрецами. Этим умозаключением Сократ оправдывает также и слова оракула.
Защитившись таким образом против общего и давнего мнения Афинян, обвиняемый приступает к рассмотрению доноса, сделанного Мелитом и Анитом. Так как донос их состоял из двух пунктов обвинения, будто бы то есть Сократ развращает юношей и не признает богов, признаваемых обществом, а вводит новых гениев; то и оправдание также разделяется на два пункта: в первом доказывается, что Сократ или во-всё не развращал юношей, или развращал их неумышленно, а потому подлежит не уголовному суду, а частному вразумлению (p. 24 B — 26 A); во втором утверждается, что, веруя в гениев, рожденных богами, он не мог не веровать и в самых богов (p. B. — 28 A.).
Излагая первое доказательство, Сократ сначала искусно намекает на различие между законодательною, или теоретическою стороною хорошего воспитания детей и практическою. На вопрос сына Софронискова: кто делает юношей лучшими? Мелит указывает и на законы, и на судей, и на народ. Сократ прямо не опровергает Мелита, но говорит, что счастливо было бы общество, если бы улучшателей находилось в нём так много, а развращал — один я; да не так бывает. Все мы прекрасно говорим о добродетели и нравственности: а когда надобно подать пример и научить самым делом; то в последнем случае дети наши едвали не больше находят поводов к развращению, чем к улучшению своего сердца. Кто улучшает лошадей, спрашивает Сократ? все ли, которые по-
