имъ только это и извѣстно. А знаютъ ли они, по твоему мнѣнію, Лахесъ, кому опаснѣе быть здоровымъ, нежели больнымъ? Развѣ ты не вѣришь, что многимъ лучше не выздоравливать отъ болѣзни, чѣмъ выздоравливать? Скажи-ка: D. лучше ли, думаешь ты, всѣмъ жить, или нѣкоторымъ умереть?
Лах. Я допускаю послѣднее.
Ник. Но человѣкъ, находящій свою выгоду въ смерти, того ли долженъ бояться, чего другой, которому выгоднѣе жить?
Лах. Не думаю.
Ник. А такое знаніе приписываешь ли ты врачамъ, или другому мастеру, кромѣ того, который знаетъ, что опасно и неопасно, и котораго я называю мужественнымъ?
Сокр. Понимаешь ли, Лахесъ, что онъ говоритъ?
E.Лах. Какъ же! мужественными называетъ онъ гадателей; ибо кто другой знаетъ, кому лучше жить или умереть? Но себя, Никіасъ, признаешь ли ты гадателемъ, или не признаешь ни гадателемъ, ни мужественнымъ?
Ник. Какъ? да ты въ самомъ дѣлѣ думаешь, что знать, чего бояться и на что отваживаться, свойственно гадателю?
Лах. Разумѣется; кому же иному?
Ник. Гораздо свойственнѣе тому, другъ мой, кого я разумѣю. Гадателю-то должны быть извѣстны только признаки будущаго, на примѣръ, кому угрожаетъ или смерть, или болѣзнь, 196. или лишеніе денегъ, или побѣда, или пораженіе, какъ на войнѣ, такъ и во всякой другой борьбѣ: а кто потерпитъ, или не потерпитъ что-нибудь лучше этого, о томъ гадатель ли можетъ судить, или другой, подобный ему?
Лах. Ну, такъ я не знаю, Сократъ, что у него на мысли. Сколько видно, онъ не признаетъ мужественнымъ, ни гадателя, ни врача, ни кого инаго. Чтожъ? развѣ приписываетъ это свойство какому богу? Никіасъ, мнѣ кажется, не хочетъ B. искренно сознаться, что онъ ничего не говоритъ, а только вертится туда и сюда, стараясь скрыть свое недоумѣніе. Да
им только это и известно. А знают ли они, по твоему мнению, Лахес, кому опаснее быть здоровым, нежели больным? Разве ты не веришь, что многим лучше не выздоравливать от болезни, чем выздоравливать? Скажи-ка: D. лучше ли, думаешь ты, всем жить, или некоторым умереть?
Лах. Я допускаю последнее.
Ник. Но человек, находящий свою выгоду в смерти, того ли должен бояться, чего другой, которому выгоднее жить?
Лах. Не думаю.
Ник. А такое знание приписываешь ли ты врачам, или другому мастеру, кроме того, который знает, что опасно и неопасно, и которого я называю мужественным?
Сокр. Понимаешь ли, Лахес, что он говорит?
E.Лах. Как же! мужественными называет он гадателей; ибо кто другой знает, кому лучше жить или умереть? Но себя, Никиас, признаешь ли ты гадателем, или не признаешь ни гадателем, ни мужественным?
Ник. Как? да ты в самом деле думаешь, что знать, чего бояться и на что отваживаться, свойственно гадателю?
Лах. Разумеется; кому же иному?
Ник. Гораздо свойственнее тому, друг мой, кого я разумею. Гадателю-то должны быть известны только признаки будущего, например, кому угрожает или смерть, или болезнь, 196. или лишение денег, или победа, или поражение, как на войне, так и во всякой другой борьбе: а кто потерпит, или не потерпит что-нибудь лучше этого, о том гадатель ли может судить, или другой, подобный ему?
Лах. Ну, так я не знаю, Сократ, что у него на мысли. Сколько видно, он не признает мужественным, ни гадателя, ни врача, ни кого инаго. Что ж? разве приписывает это свойство какому богу? Никиас, мне кажется, не хочет B. искренно сознаться, что он ничего не говорит, а только вертится туда и сюда, стараясь скрыть свое недоумение. Да
