имъ замѣчаніемъ; ибо заключилъ, что въ этомъ отдѣленіи бесѣды Платонъ старается развить мысли о свойствахъ истинной добродѣтели и знанія, частію изложенныя еще въ Горгіасѣ, Теэтетѣ и Менонѣ, и такимъ образомъ приготовляетъ читателя къ высшимъ взглядамъ философіи[1]. Въ Менонѣ ученіе о добродѣтели, въ Горгіасѣ вопросъ о взаимномъ отношеніи честности и пользы, въ Теэтэтѣ задача о природѣ знанія, раскрыты обстоятельнѣе и положительнѣе, чѣмъ въ Эвтидемѣ; по этому послѣдняго разговора нельзя почитать объясненіемъ первыхъ. Мнѣнія Шлейермахера не раздѣляютъ ни Зохеръ, ни Винкельманъ. По словамъ Зохера, Платонъ хотѣлъ своимъ Эвтидемомъ оправдать и защитить философію Сократа отъ того нареканія, какое навлекали на нее софисты[2]; а Винкельманъ утверждаетъ, что намѣреніе Платона было — въ яснѣйшихъ примѣрахъ представить, какое безмѣрное разстояніе раздѣляетъ эристику софистовъ отъ здравой діалектики Сократа, и вмѣстѣ съ тѣмъ показать, какихъ плодовъ можно ожидать отъ той и другой[3]. Эти два мнѣнія конечно уже не то, что предыдущія: по крайней мѣрѣ онѣ гораздо ближе къ истинѣ. Но все еще нельзя сказать, чтобы цѣль разговора была опредѣлена вполнѣ и вѣрно. Въ сужденіи Винкельмана особенно бросается въ глаза, что онъ не показываетъ, какимъ образомъ послѣдняя часть Эвтидема связывается съ предыдущими и относится къ главной найденной имъ цѣли; а этого нельзя не требовать, если не хотимъ обвинять Платона въ несоблюденіи единства плана и содержанія. Зохеръ поступилъ въ этомъ случаѣ гораздо лучше: онъ опредѣлилъ взаимное отношеніе всѣхъ частей разговора и, что касается до сущности его содержанія, можно сказать, попалъ на прямую дорогу. Но у него нѣтъ объясненія, къ чему все это направлено, какую силу и важность все это имѣетъ для читателей. Отъ того онъ оставилъ много не-
им замечанием; ибо заключил, что в этом отделении беседы Платон старается развить мысли о свойствах истинной добродетели и знания, частью изложенные еще в Горгиасе, Теэтете и Меноне, и таким образом приготовляет читателя к высшим взглядам философии[1]. В Меноне учение о добродетели, в Горгиасе вопрос о взаимном отношении честности и пользы, в Теэтэте задача о природе знания, раскрыты обстоятельнее и положительнее, чем в Эвтидеме; поэтому последнего разговора нельзя почитать объяснением первых. Мнения Шлейермахера не разделяют ни Зохер, ни Винкельман. По словам Зохера, Платон хотел своим Эвтидемом оправдать и защитить философию Сократа от того нарекания, какое навлекали на нее софисты[2]; а Винкельман утверждает, что намерение Платона было — в яснейших примерах представить, какое безмерное расстояние разделяет эристику софистов от здравой диалектики Сократа, и вместе с тем показать, каких плодов можно ожидать от той и другой[3]. Эти два мнения конечно уже не то, что предыдущие: по крайней мере они гораздо ближе к истине. Но всё еще нельзя сказать, чтобы цель разговора была определена вполне и верно. В суждении Винкельмана особенно бросается в глаза, что он не показывает, каким образом последняя часть Эвтидема связывается с предыдущими и относится к главной найденной им цели; а этого нельзя не требовать, если не хотим обвинять Платона в несоблюдении единства плана и содержания. Зохер поступил в этом случае гораздо лучше: он определил взаимное отношение всех частей разговора и, что касается до сущности его содержания, можно сказать, попал на прямую дорогу. Но у него нет объяснения, к чему всё это направлено, какую силу и важность всё это имеет для читателей. От того он оставил много не-
————————————
