матеріалистовъ бытіе можетъ показаться инымъ, чѣмъ сила !) и этимъ своимъ заявленіемъ какъ бы указываетъ на чисто служебную въ діалогѣ роль понятія ея. Если утверждаютъ, что идеи Платона, понимаемыя при этомъ, конечно, какъ самодовлѣющія сущности, теперь будто-бы впервые получили движеніе, то, съ другой стороны, нельзя забывать, что идеямъ тутъ же приписывается Платономъ и покой. Затѣмъ, главное, движеніе выводится здѣсь совсѣмъ не изъ понятія силы, а изъ положенія о познаваемости бытія. Каково бы ни было существующее, разъ оно познаваемо, оно должно двигаться. Но въ такомъ случаѣ выходитъ какъ будто бы, что идеи потому сила, что движутся, между тѣмъ какъ должно быть наоборотъ: идеи потому и движутся, что онѣ — сила, тѣмъ болѣе, что подъ силой въ Софистѣ понимается не только активная, но и пассивная потенція. Само собой очевидно, что для того, чтобы двигаться, надо "мочь“, а не обратно. Получается противорѣчіе, совершенно непримиримое, если мы будемъ считать силу за принципъ, который введенъ Платономъ съ цѣлью "коренной переработки“ своей метафизики.
Опредѣленіе, даваемое въ настоящемъ мѣстѣ существующему, никакимъ образомъ не претендуетъ на полноту и точность, о чемъ заявляетъ тутъ же элеецъ. Если на опредѣленіи сущаго: быть — это мочь остановиться и не идти дальше, то тогда надо было бы, въ свою очередь, опредѣлить понятія: мочь, дѣйствовать, страдать. Указанное опредѣленіе легко могло подвергнуться опасной для него критикѣ при помощи разсужденія о покоѣ и движеніи, подобно опредѣленію бытія, принятому идеалистами. Если бытіе — активная и пассивная потенція, то ясно, что мы здѣсь имѣемъ дѣло съ чѣмъ-то двоякимъ и тогда выплываетъ вопросъ, о томъ третьемъ, которое было бы обще съ тою и другою, такъ какъ само сущее по отношеніи къ обѣимъ потенціямъ должно быть единымъ и тожественнымъ себѣ. Если процессъ страданія и дѣйствія лежитъ въ основѣ существующаго, то, конечно, онъ не есть само существующее, такъ какъ онъ предполагаетъ уже послѣднее даннымъ.
Въ такомъ случаѣ, къ чему же вводится элейцемъ это опредѣленіе бытія?
-) Софистъ 247, Е.
материалистов бытие может показаться иным, чем сила !) и этим своим заявлением как бы указывает на чисто служебную в диалоге роль понятия её. Если утверждают, что идеи Платона, понимаемые при этом, конечно, как самодовлеющие сущности, теперь будто бы впервые получили движение, то, с другой стороны, нельзя забывать, что идеям тут же приписывается Платоном и покой. Затем, главное, движение выводится здесь совсем не из понятия силы, а из положения о познаваемости бытия. Каково бы ни было существующее, раз оно познаваемо, оно должно двигаться. Но в таком случае выходит как будто бы, что идеи потому сила, что движутся, между тем как должно быть наоборот: идеи потому и движутся, что они — сила, тем более, что под силой в Софисте понимается не только активная, но и пассивная потенция. Само собой очевидно, что для того, чтобы двигаться, надо "мочь“, а не обратно. Получается противоречие, совершенно непримиримое, если мы будем считать силу за принцип, который введен Платоном с целью "коренной переработки“ своей метафизики.
Определение, даваемое в настоящем месте существующему, никаким образом не претендует на полноту и точность, о чём заявляет тут же элеец. Если на определении сущего: быть — это мочь остановиться и не идти дальше, то тогда надо было бы, в свою очередь, определить понятия: мочь, действовать, страдать. Указанное определение легко могло подвергнуться опасной для него критике при помощи рассуждения о покое и движении, подобно определению бытия, принятому идеалистами. Если бытие — активная и пассивная потенция, то ясно, что мы здесь имеем дело с чем-то двояким и тогда выплывает вопрос, о том третьем, которое было бы обще с тою и другою, так как само сущее по отношении к обеим потенциям должно быть единым и тожественным себе. Если процесс страдания и действия лежит в основе существующего, то, конечно, он не есть само существующее, так как он предполагает уже последнее данным.
В таком случае, к чему же вводится элейцем это определение бытия?
-) Софист 247, Е.
