— Я уже сказалъ, — продолжалъ незнакомецъ, не отвѣчая на вопросъ, — я уже сказалъ, что время терпитъ, что дѣло, по поводу котораго я взялъ на себя смѣлость явиться къ вамъ, не особенно спѣшное, словомъ, что я могу подождать, пока вы кончите свое Толкованіе.
— Мое Толкованіе! Вотъ тебѣ и разъ! Почемъ вы знаете? Кто вамъ сказалъ, что я пишу Толкованіе? Господи, Боже мой!
— Тсс… — прошипѣлъ незнакомецъ и, быстро соскочивъ съ постели, сдѣлалъ шагъ къ нашему герою, причемъ желѣзная лампа, привѣшенная къ потолку, судорожно отшатнулась при его приближеніи.
Изумленіе философа не помѣшало ему разсмотрѣть костюмъ и наружность нежданнаго гостя. Очертанія его фигуры, чрезвычайно тощей, но гораздо выше средняго роста, выступали очень рѣзко, благодаря потертой черной парѣ, плотно охватывавшей тѣло, но сшитой по модѣ прошлаго столѣтія. Эта одежда, очевидно, предназначалась для особы гораздо меньшаго роста, чѣмъ ея настоящій владѣлецъ. Руки и лодыжки высовывались на нѣсколько дюймовъ. Пара блестящихъ пряжекъ на башмакахъ противорѣчила нищенскому виду остального костюма. Голова его была безъ шляпы и совершенно лысая, за исключеніемъ затылка, на которомъ волосы были собраны въ видѣ длиннаго queue. Синіе очки защищали его глаза отъ свѣта и вмѣстѣ съ тѣмъ не позволяли нашему герою разсмотрѣть ихъ цвѣтъ и величину. Рубашки на немъ и признаковъ не было; за то былъ грязный бѣлый галстухъ, аккуратно повязанный вокругъ шеи, съ длинными концами, придававшими его фигурѣ (хотя я думаю неумышленно) видъ духовной особы. Впрочемъ, и другія особенности его костюма и манеръ могли внушить ту же мысль. За лѣвымъ ухомъ у него торчалъ, какъ у современныхъ конторщиковъ, инструментъ въ родѣ stylus’а древнихъ. Изъ кармана на груди выглядывала черная книжка съ стальными застежками. Случайно или нарочно книжка эта была обращена верхней стороной наружу, такъ что всякій могъ прочесть на переплетѣ заглавіе бѣлыми буквами: Rituel Catholique. Физіономія его отличалась интересной, свинцовой, даже мертвенной блѣдностью. Высокій лобъ былъ изборожденъ морщинами. Углы рта опускались внизъ съ выраженіемъ самаго покорнаго смиренія. Молитвенно сложенныя руки, глубокій вздохъ, общее выраженіе елейной святости невольно располагали въ его пользу. Послѣдняя тѣнь гнѣва сбѣжала съ лица метафизика и, осмотрѣвъ съ ногъ до головы посѣтителя, онъ привѣтливо пожалъ ему руку и предложилъ стулъ.
Выло бы, однако, величайшей ошибкой приписывать эту вне-
