«Воды рѣки шафраннаго нездороваго цвѣта и не текутъ въ море, но вѣчно трепещутъ подъ огненнымъ окомъ солнца въ безпокойномъ и судорожномъ движеніи. На много миль, по обѣимъ сторонамъ илистаго рѣчного ложа, раскинулась блѣдная пустыня гигантскихъ водяныхъ лилій. Онѣ вздыхаютъ въ этой пустынѣ, вытягивая къ небу свои длинныя призрачныя шеи и покачивая неумирающими главами. Неясный шопотъ слышится среди нихъ, подобный ропоту подземныхъ водъ. И онѣ обмѣниваются вздохами.
Но есть и граница ихъ царству — дремучій, страшный, высокій лѣсъ. Тамъ, какъ волны вокругъ Гебридскихъ острововъ, вѣчно колышется низкій подлѣсокъ. Но тамъ нѣтъ вѣтра въ небесахъ. И громадныя первобытныя деревья вѣчно раскачиваются съ мощнымъ скрипомъ и шумомъ. И съ ихъ высокихъ вершинъ капля за каплей сочится вѣчная роса. И у корней ихъ переплетаются въ безпокойномъ снѣ странные ядовитые цвѣты. И въ высотѣ съ шумомъ и свистомъ несутся на западъ сѣрыя тучи, низвергаясь водопадомъ по огненному своду горизонта. Но тамъ нѣтъ вѣтра въ небесахъ. И на берегахъ рѣки Заиры нѣтъ покоя, ни молчанія.
«Была ночь и шелъ дождь и падая онъ оставался дождемъ, но, упавъ, становился кровью. И я стоялъ въ трясинѣ среди бѣлыхъ лилій, и дождь падалъ на мою голову — и лиліи обмѣнивались вздохами въ безотрадномъ величіи своего отчаянія.
«И вдругъ поднялась луна въ тонкомъ призрачномъ туманѣ — и цвѣтъ ея былъ багровый. И глаза мои упали на высокую сѣрую скалу, стоявшую на берегу рѣки и озаренную луннымъ свѣтомъ. И скала была сѣрая, и прозрачная, и огромная — и скала была сѣрая. На челѣ ея были вырѣзаны буквы, — и я прошелъ по трясинѣ, достигъ берега рѣки, и остановился подъ скалою, чтобы прочесть надпись на камнѣ. Но я не могъ разобрать ее. И я хотѣлъ вернуться въ болото, но луна вспыхнула яркимъ багрянцемъ, и я обернулся, и снова взглянулъ на скалу и на надпись; — и надпись была отчаяніе.
«И я взглянулъ вверхъ, и увидѣлъ человѣка на вершинѣ скалы, и спрятался среди водяныхъ лилій, чтобы наблюдать за нимъ. И человѣкъ былъ рослый и статный, и съ плечъ до пятъ закутанъ въ тогу древняго Рима. И черты лица его были неясны, — но были онѣ чертами божества, потому что покровъ ночи, и тумана, и луны, и росы не могъ скрыть черты лица его. И лобъ его былъ высокъ и запечатлѣнъ мыслью, и глаза его полны тревоги; и въ немногихъ морщинахъ на его щекахъ прочелъ я повѣсть скорби, и усталости, и отвращенія къ человѣчеству, и жажды уединенія.
«И человѣкъ сидѣлъ на скалѣ, опустивъ голову на руку, и смотрѣлъ на картину Безотраднаго. Онь взглянулъ внизъ на безпо-
