Страница:Случевский. Сочинения. том 4 (1898).pdf/286

Эта страница была вычитана



Нерѣдко, въ глубокую зиму, когда вся окрестность Самочухи лежала подъ снѣгомъ, Маланья, запасшись фляжкою съ настойкою, хлѣбомъ и небольшимъ, ею изобрѣтеннымъ инструментикомъ для отгребанія снѣга, уходила въ лѣсъ за брусникой. Придетъ, бывало, на брусничное мѣсто, да и смотритъ: не взрыли ли гдѣ тетерева снѣгу? Всякій холмикъ, всякую кочку родного лѣса знала она наизусть, и хотя снѣжные сугробы наваливали саженные, хотя не было въ лѣсу никакого протоптаннаго пути, а ходить было трудно, очень трудно, она все-таки находила искомое.

Упарится, бывало, въ душегрѣйкѣ, а все ищетъ, все ищетъ. Войдетъ въ самую чащу въ своей сермягѣ, а если походитъ съ полчаса—вся бѣлою отъ снѣга станетъ, и не то что платокъ на головѣ, но и сѣдые волосы подъ платкомъ всѣ снѣгомъ пересыплются. Въ высокія голенища мужицкихъ валенокъ тоже снѣгъ забьется, да и растаетъ, а пальцы на рукахъ красные, что̀ твоя малина, станутъ.

Взглянетъ она въ свой коробокъ: есть что̀ выпить, можно и отдохнуть; сядетъ гдѣ-либо на поваленномъ деревѣ или на пень, примется за фляжку, а тамъ опять на поиски. И никто изъ деревенскихъ не удивлялся, завидѣвъ Маланью въ лѣсу: всѣ знали ея тетеревиные поиски.

Близилось время къ святкамъ, къ Рождеству. Занялся надъ Самочухою удивительно роскошный зимній день. Въ ночь гудѣла метель, снѣгъ валилъ хлопьями, а къ свѣту, примѣрно часу въ восьмомъ, погода стихла. По густымъ, мягкимъ, безупречно бѣлымъ сугробамъ молодого только-что нанесеннаго снѣга скользили розовые отблески заалѣвшаго неба. Все стало розовымъ, все, и тому человѣку, который бы, проснувшись въ восемь часовъ утра и взглянувъ въ окошко, увидѣлъ эту прелесть картины, эту, своего рода, какъ бы весну зимою, не могло бы и въ голову придти, что часа за два до того бушевала вьюга, сыпался


Тот же текст в современной орфографии


Нередко, в глубокую зиму, когда вся окрестность Самочухи лежала под снегом, Маланья, запасшись фляжкою с настойкою, хлебом и небольшим, ею изобретённым инструментиком для отгребания снега, уходила в лес за брусникой. Придёт, бывало, на брусничное место, да и смотрит: не взрыли ли где тетерева снегу? Всякий холмик, всякую кочку родного леса знала она наизусть, и хотя снежные сугробы наваливали саженные, хотя не было в лесу никакого протоптанного пути, а ходить было трудно, очень трудно, она всё-таки находила искомое.

Упарится, бывало, в душегрейке, а всё ищет, всё ищет. Войдёт в самую чащу в своей сермяге, а если походит с полчаса — вся белою от снега станет, и не то что платок на голове, но и седые волосы под платком все снегом пересыплются. В высокие голенища мужицких валенок тоже снег забьётся, да и растает, а пальцы на руках красные, что твоя малина, станут.

Взглянет она в свой коробок: есть что выпить, можно и отдохнуть; сядет где-либо на поваленном дереве или на пень, примется за фляжку, а там опять на поиски. И никто из деревенских не удивлялся, завидев Маланью в лесу: все знали её тетеревиные поиски.

Близилось время к святкам, к Рождеству. Занялся над Самочухою удивительно роскошный зимний день. В ночь гудела метель, снег валил хлопьями, а к свету, примерно часу в восьмом, погода стихла. По густым, мягким, безупречно белым сугробам молодого только что нанесённого снега скользили розовые отблески заалевшего неба. Всё стало розовым, всё, и тому человеку, который бы, проснувшись в восемь часов утра и взглянув в окошко, увидел эту прелесть картины, эту, своего рода, как бы весну зимою, не могло бы и в голову прийти, что часа за два до того бушевала вьюга, сыпался