Соколы, какъ извѣстно,—кровопійцы и налетъ ихъ едва ли могъ обойтись безъ жертвы и, конечно, былъ вызванъ чѣмъ-либо особеннымъ.
— Ужъ не посланцы ли какіе?—проговорили тѣ изъ голубей, что̀ оправились раньше другихъ.
— Да, да, непремѣнно царскіе посланцы, потому что иначе зачѣмъ же было имъ здѣсь въ такое неурочное время появиться!
— Видите, видите! они бросили Королевѣ какую-то поносочку[1]!
Поносочка, дѣйствительно, была брошена соколами съ великимъ искусствомъ и съ поразительною точностью, на возъ сѣна, передъ самою Королевою. Подняла Королева свою красивую голову, вытянула перламутровую шею, переступила съ ноги на ногу и подошла, сдѣлавъ по сѣну шага четыре, къ брошенному предмету.
Предметъ этотъ былъ ни чѣмъ инымъ, какъ небольшою сухою вѣточкою, вокругъ которой, въ видѣ бумажнаго свитка, была обернута свѣжая ивовая кора. На корѣ этой имѣлась надпись, которую Королева не замедлила увидѣть и прочесть. Писаніе гласило слѣдующее:
«Завтра, на царской охотѣ, какъ только меня спустятъ, я понесусь къ лѣсу надъ Яузой; будь тамъ. Я люблю тебя, но я люблю по-своему. Жду».
Нѣчто въ родѣ печати было приложено къ письму. Королева, прочтя его, затрепетала всѣми нервами своего красиваго голубинаго тѣла и готова была поцѣловать письмо своимъ голубовато-розовымъ, изящно заостреннымъ клювомъ, если бы не голубиный народъ, разсѣянный вокругъ. Голуби замѣтили поноску, замѣтили, что Королева прочла письмо, что она вздрогнула, но, изъ уваженія къ власти, никто головы отъ земли не поднялъ, а дѣлалъ видъ, будто клюетъ зерна; это не мѣшало, однако, клевавшимъ искоса
Соколы, как известно, — кровопийцы и налёт их едва ли мог обойтись без жертвы и, конечно, был вызван чем-либо особенным.
— Уж не посланцы ли какие? — проговорили те из голубей, что оправились раньше других.
— Да, да, непременно царские посланцы, потому что иначе зачем же было им здесь в такое неурочное время появиться!
— Видите, видите! они бросили Королеве какую-то поносочку[1]!
Поносочка, действительно, была брошена соколами с великим искусством и с поразительною точностью, на воз сена, перед самою Королевою. Подняла Королева свою красивую голову, вытянула перламутровую шею, переступила с ноги на ногу и подошла, сделав по сену шага четыре, к брошенному предмету.
Предмет этот был ничем иным, как небольшою сухою веточкою, вокруг которой, в виде бумажного свитка, была обёрнута свежая ивовая кора. На коре этой имелась надпись, которую Королева не замедлила увидеть и прочесть. Писание гласило следующее:
«Завтра, на царской охоте, как только меня спустят, я понесусь к лесу над Яузой; будь там. Я люблю тебя, но я люблю по-своему. Жду».
Нечто вроде печати было приложено к письму. Королева, прочтя его, затрепетала всеми нервами своего красивого голубиного тела и готова была поцеловать письмо своим голубовато-розовым, изящно заострённым клювом, если бы не голубиный народ, рассеянный вокруг. Голуби заметили поноску, заметили, что Королева прочла письмо, что она вздрогнула, но, из уважения к власти, никто головы от земли не поднял, а делал вид, будто клюёт зёрна; это не мешало, однако, клевавшим искоса
