сперва свое, насильственно переносили къ намъ все въ томъ видѣ, въ какомъ оно попадалось и на чужой почвѣ, гдѣ оно было выстрадано и выработано, тогда какъ тутъ могло приняться только заплатами и лоскомъ; съ другой – бездарность опошлила то, что, усердствуя, старалась внести изъ роднаго быта въ перчаточное сословіе. С одну сторону черемиса, а съ другую берегися. Какъ бы то ни было, но изъ всего этого слѣдуетъ, что если не собрать и не сберечь народныхъ пословицъ вовремя, то они, вытесняемые уровнемъ безличности и бесцвѣтности, стрижкою подъ гребенку, то есть общенароднымъ просвещеніемъ, изникнутъ, какъ родники въ засуху.
Простой народъ упорнѣе хранитъ и сберегаетъ исконный бытъ свой, и въ косности его есть и дурная и хорошая сторона. Отцы и деды – для него великое дѣло; не разъ ожегшись на молокѣ, онъ дуетъ и на воду, недоверчиво принимаетъ новизну, говоря: «Все по-новому да по-новому, а когда же будетъ по-доброму?» Онъ неохотно отступается отъ того, что безотчетно всосалъ съ матернимъ молокомъ и что звучитъ въ мало натруженной
сперва свое, насильственно переносили к нам все в том виде, в каком оно попадалось и на чужой почве, где оно было выстрадано и выработано, тогда как тут могло приняться только заплатами и лоском; с другой – бездарность опошлила то, что, усердствуя, старалась внести из родного быта в перчаточное сословие. С одну сторону черемиса, а с другую берегися. Как бы то ни было, но из всего этого следует, что если не собрать и не сберечь народных пословиц вовремя, то они, вытесняемые уровнем безличности и бесцветности, стрижкою под гребенку, то есть общенародным просвещением, изникнут, как родники в засуху.
Простой народ упорнее хранит и сберегает исконный быт свой, и в косности его есть и дурная и хорошая сторона. Отцы и деды – для него великое дело; не раз ожегшись на молоке, он дует и на воду, недоверчиво принимает новизну, говоря: «Все по-новому да по-новому, а когда же будет по-доброму?» Он неохотно отступается от того, что безотчетно всосал с матерним молоком и что звучит в мало натруженной
