Себя явило — онъ, владыка надъ землею
И надъ свободною пучиною морскою,
Стоящій по уму и по душѣ своей
Гораздо выше рыбъ, пернатыхъ и звѣрей —
Онъ также властелинъ и надъ своей женою,
И потому должна ты быть его слугою.
Но замужъ ты итти не хочешь оттого,
Что рабства этого боишься.
Не его
Страшусь я, а заботъ супружескаго ложа.
Но еслибъ замужемъ была ты, вѣрно все-же
Хоть маленькую власть хотѣла бы имѣть?
Я, прежде чѣмъ любить, училась бы терпѣть.
А еслибъ загулялъ твой мужъ?
Я терпѣливо
Ждала бы, чтобъ домой вернулся онъ.
Не диво
Имѣть терпѣніе, когда ничѣмъ оно
Не растревожено; совсѣмъ не мудрено
Быть кроткой, если нѣтъ причины быть иною.
Когда вопитъ бѣднякъ, истерзанный бѣдою,
Мы требуемъ всегда, чтобы онъ замолчалъ;
Но еслибы нести случилось намъ самимъ
Такое жъ бремя мукъ, мы такъ же бы кричали.
Вотъ такъ и ты теперь, не знавшая печали
Отъ мужа сквернаго, мнѣ хочешь пособить,
Совѣтуя съ безпомощнымъ терпѣньемъ все сносить;
А нанеси тебѣ такое оскорбленье,
Конечно, прогнала бъ ты глупое терпѣнье.
Когда-нибудь рѣшусь я это испытать
Но вотъ и твой слуга: недолго мужа ждать.
Ну, что? идетъ твой господинъ-медлитель?
Дроміо Эфесскій. Онъ-то нейдетъ, а вотъ я такъ отъ него насилу ушелъ: и мои оба уха могутъ засвидѣтельствовать вамъ это.
Скажи скорѣй, ты говорилъ съ нимъ? Знаешь
Намѣренье его?
О, да, о, да!
Онъ на ушахъ моихъ отмѣтилъ это
Намѣренье. Проклятая рука!
Я ничего рѣшительно не понялъ.
Люціана. Развѣ онъ говорилъ такъ темно, что ты не могъ понять его?
Дроміо Эфесскій. Нѣтъ, онъ дѣлалъ такія ясныя ударенія къ своимъ словамъ, что я слишкомъ хорошо чувствовалъ эти ударенія; но, вмѣстѣ съ тѣмъ, слова его были такъ темны, что я рѣшительно ничего не понялъ.
Но говори — идетъ ли онъ домой?
Онъ, кажется, старается усердно
Пріятнымъ быть своей женѣ.
Скажу
Я вотъ что вамъ: мой баринъ, несомнѣнно
Взбѣсился, какъ рогатый…
Негодяй!
Какъ смѣлъ ты мнѣ сказать: рогатый?
То-есть,
Не такъ, какъ мужъ рогатый — но совсѣмъ
Взбѣсился онъ. Когда просить я началъ
Его домой, къ обѣду — у меня
Потребовалъ онъ тысячу червонцевъ.
Я говорю: „Пора итти обѣдать!“
Онъ говоритъ: „Гдѣ золото мое?“
Я говорю: „Всѣ блюда подгорѣли“.
Онъ говоритъ: „Гдѣ золото мое?“
Я говорю: „Пожалуйте скорѣе!“
Онъ говоритъ: „Гдѣ золото мое?
Гдѣ тысяча червонцевъ, плутъ негодный?“
Я говорю: „Сгоритъ вашъ поросенокъ!“
Онъ говоритъ: „Гдѣ золото мое?“
Я говорю: „Да госпожей моею…“
„Повѣсься съ ней! Не знаю никакой
„Я госпожи Чортъ съ госпожей твоею!“
Кто это говоритъ?
Онъ — говоритъ,
Мой господинъ. „Я“, говоритъ, „не знаю
Себя явило — он, владыка над землею
И над свободною пучиною морскою,
Стоящий по уму и по душе своей
Гораздо выше рыб, пернатых и зверей —
Он также властелин и над своей женою,
И потому должна ты быть его слугою.
Но замуж ты идти не хочешь оттого,
Что рабства этого боишься.
Не его
Страшусь я, а забот супружеского ложа.
Но если б замужем была ты, верно все же
Хоть маленькую власть хотела бы иметь?
Я, прежде чем любить, училась бы терпеть.
А если б загулял твой муж?
Я терпеливо
Ждала бы, чтоб домой вернулся он.
Не диво
Иметь терпение, когда ничем оно
Не растревожено; совсем не мудрено
Быть кроткой, если нет причины быть иною.
Когда вопит бедняк, истерзанный бедою,
Мы требуем всегда, чтобы он замолчал;
Но если бы нести случилось нам самим
Такое ж бремя мук, мы так же бы кричали.
Вот так и ты теперь, не знавшая печали
От мужа скверного, мне хочешь пособить,
Советуя с беспомощным терпеньем все сносить;
А нанеси тебе такое оскорбленье,
Конечно, прогнала б ты глупое терпенье.
Когда-нибудь решусь я это испытать
Но вот и твой слуга: недолго мужа ждать.
Ну, что? идет твой господин-медлитель?
Дромио Эфесский. Он-то нейдет, а вот я так от него насилу ушел: и мои оба уха могут засвидетельствовать вам это.
Скажи скорей, ты говорил с ним? Знаешь
Намеренье его?
О, да, о, да!
Он на ушах моих отметил это
Намеренье. Проклятая рука!
Я ничего решительно не понял.
Люциана. Разве он говорил так темно, что ты не мог понять его?
Дромио Эфесский. Нет, он делал такие ясные ударения к своим словам, что я слишком хорошо чувствовал эти ударения; но, вместе с тем, слова его были так темны, что я решительно ничего не понял.
Но говори — идет ли он домой?
Он, кажется, старается усердно
Приятным быть своей жене.
Скажу
Я вот что вам: мой барин, несомненно
Взбесился, как рогатый…
Негодяй!
Как смел ты мне сказать: рогатый?
То есть,
Не так, как муж рогатый — но совсем
Взбесился он. Когда просить я начал
Его домой, к обеду — у меня
Потребовал он тысячу червонцев.
Я говорю: «Пора идти обедать!»
Он говорит: «Где золото мое?»
Я говорю: «Все блюда подгорели».
Он говорит: «Где золото мое?»
Я говорю: «Пожалуйте скорее!»
Он говорит: «Где золото мое?
Где тысяча червонцев, плут негодный?»
Я говорю: «Сгорит ваш поросенок!»
Он говорит: «Где золото мое?»
Я говорю: «Да госпожой моею…»
«Повесься с ней! Не знаю никакой
Я госпожи. Чёрт с госпожой твоею!»
Кто это говорит?
Он — говорит,
Мой господин. «Я», говорит, «не знаю
