неловко. Бери, говорятъ, братъ, себѣ теперь Наташу, — мы тебѣ хорошую Наташу дадимъ, какую хочешь выбирай.
Я говорю:
— Что мнѣ ихъ выбирать: одна въ нихъ во всѣхъ польза. Давайте какую попало. Ну, онн меня сейчасъ безъ спора и женили.
— Какъ! женили васъ на татаркѣ?
— Да-съ; разумѣется, на татаркѣ. Сначала на одной того самаго Савакирея женѣ, котораго я пересѣкъ, только она, эта татарка, вышла совсѣмъ мнѣ не по вкусу: благая какая-то и все какъ будто очень меня боялась и нимало меня не веселила. По мужу, что ли, она скучала, или такъ къ сердцу ей что-то подступало. Ну, такъ они замѣтили, что я ею сталъ отягощаться и сейчасъ другую мнѣ привели, эта маленькая была дѣвочка, не болѣе, какъ всего годовъ тринадцати… Сказали мнѣ:
— Возьми, Иванъ, еще эту Наташу, эта будетъ утѣшнѣе.
Я и взялъ.
— И что же: эта точно была для васъ утѣшнѣе? — спросили слушатели Ивана Северьяныча.
— Да, — отвѣчалъ онъ: — эта вышла по утѣшнѣе, только порою, бывало, веселитъ, а порою тѣмъ докучаетъ, что балуется.
— Какъ же она баловалась?
— А разно… Какъ ей, бывало, вздумается; на колѣни, бывало, вскочитъ; либо спишь, а она съ головы тюбетейку ногой скопнетъ, да закинетъ куда попало, а сама смѣется. Станешь на нее грозиться, а она хохочетъ, заливается, да какъ русалка бѣгать почнетъ, ну, а мнѣ ее на карачкахъ не догнать, — шлепнешься, да и самъ разсмѣешься.
— А вы тамъ въ степи голову брили и носили тюбетейку?
— Брилъ-съ.
— Для чего же это? вѣрно хотѣли нравиться вашимъ женамъ?
— Нѣтъ-съ; больше для опрятности, потому что тамъ бань нѣтъ.
— Такимъ образомъ у васъ, значитъ, за разъ было двѣ жены?
— Да-съ; въ этой степи двѣ; а потомъ у другого хана, у Агашимолы, кой меня угонилъ отъ Отучева, мнѣ еще двѣ дали.
