такъ ослабѣлъ, что ни слова не отвѣчаетъ, а только стонетъ.
Тогда его сейчасъ обыскали, пестрое платье съ него сняли и часы съ трепетиромъ, и деньги обрали, а самого приставъ велѣлъ на встрѣчномъ извозчикѣ безплатно въ больницу отправить.
Повелъ городовой лѣвшу на санки сажать, да долго ни одного встрѣчника поймать не могъ, потому извозчики отъ полицейскихъ бѣгаютъ. А лѣвша все это время на холодномъ паратѣ лежалъ; потомъ поймалъ городовой извозчика, только безъ теплой лисы, потому что они лису въ саняхъ въ такомъ разѣ подъ себя прячутъ, чтобы у полицейскихъ скорѣй ноги стыли. Везли лѣвшу такъ непокрытаго, да какъ съ одного извозчика на другого станутъ пересаживать, все роняютъ, а поднимать станутъ, — ухи рвутъ, чтобы въ память пришелъ. Привезли въ одну больницу, — не принимаютъ безъ тугамента, привезли въ другую — и тамъ не принимаютъ, и такъ въ третью, и въ четвертую, — до самаго утра его по всѣмъ отдаленнымъ кривопуткамъ таскали и все пересаживали, такъ что онъ весь избился. Тогда одинъ подлѣкарь сказалъ городовому везти его въ простонародную Обухвинскую больницу — гдѣ невѣдомаго сословія всѣхъ умирать принимаютъ.
Тутъ велѣли росписку дать, а лѣвшу до разборки на полу въ коридоръ посадить.
А аглицкій полшкиперъ въ это самое время на другой день всталъ, другую гуттаперчевую пилюлю въ нутро проглотилъ, на легкій завтракъ курицу съ рысью съѣлъ, эрфиксомъ запилъ и говоритъ:
— Гдѣ мой русскій камрадъ? я его искать пойду.
Одѣлся и побѣжалъ.
Удивительнымъ манеромъ полшкиперъ какъ-то очень скоро лѣвшу нашелъ, только его еще на кровать не уложили, а онъ въ коридорѣ на полу лежалъ и жаловался англичанину.
— Мнѣ бы, говоритъ, — два слова государю непремѣнно надо сказать.
Англичанинъ побѣжалъ къ графу Клейнмихелю и зашумѣлъ:
так ослабел, что ни слова не отвечает, а только стонет.
Тогда его сейчас обыскали, пестрое платье с него сняли и часы с трепетиром, и деньги обрали, а самого пристав велел на встречном извозчике бесплатно в больницу отправить.
Повел городовой левшу на санки сажать, да долго ни одного встречника поймать не мог, потому извозчики от полицейских бегают. А левша все это время на холодном парате лежал; потом поймал городовой извозчика, только без теплой лисы, потому что они лису в санях в таком разе под себя прячут, чтобы у полицейских скорей ноги стыли. Везли левшу так непокрытого, да как с одного извозчика на другого станут пересаживать, все роняют, а поднимать станут, — ухи рвут, чтобы в память пришел. Привезли в одну больницу, — не принимают без тугамента, привезли в другую — и там не принимают, и так в третью, и в четвертую, — до самого утра его по всем отдаленным кривопуткам таскали и все пересаживали, так что он весь избился. Тогда один подлекарь сказал городовому везти его в простонародную Обухвинскую больницу — где неведомого сословия всех умирать принимают.
Тут велели расписку дать, а левшу до разборки на полу в коридор посадить.
А аглицкий полшкипер в это самое время на другой день встал, другую гуттаперчевую пилюлю в нутро проглотил, на легкий завтрак курицу с рысью съел, эрфиксом запил и говорит:
— Где мой русский камрад? я его искать пойду.
Оделся и побежал.
Удивительным манером полшкипер как-то очень скоро левшу нашел, только его еще на кровать не уложили, а он в коридоре на полу лежал и жаловался англичанину.
— Мне бы, — говорит, — два слова государю непременно надо сказать.
Англичанин побежал к графу Клейнмихелю и зашумел:
