Ему говорятъ:
— Которые тутъ были, тѣ, должно-быть, глядѣли.
— А какъ, — говоритъ: — они были: въ перчаткѣ или безъ перчатки?
— Ваши генералы, — говорятъ: — парадные, они всегда въ перчаткахъ ходятъ, значитъ и здѣсь такъ были.
Лѣвша ничего не сказалъ. Но вдругъ началъ безпокойно скучать. Затосковалъ и затосковалъ, и говоритъ англичанамъ:
— Покорно благодарствуйте на всемъ угощеніи, и я всѣмъ у васъ очень доволенъ и все, что мнѣ нужно было видѣть, уже видѣлъ, а теперь я скорѣе домой хочу.
Никакъ его болѣе удержать не могли. По сушѣ его пустить нельзя, потому что онъ на всѣ языки не умѣлъ, а по водѣ плыть не хорошо было, потому что время было осеннее, бурное, но онъ присталъ: отпустите.
— Мы на буреметръ, — говорятъ: — смотрѣли: буря будетъ, — потонуть можешь: это вѣдь не то, что у васъ Финскій заливъ, а тутъ настоящее Твердиземное море.
— Это все равно, — отвѣчаетъ: — гдѣ умереть — все единственно, воля Божія, а я желаю скорѣе въ родное мѣсто, потому что иначе я могу родъ помѣшательства достать.
Его силомъ не удерживали: напитали, деньгами наградили, подарили ему на память золотые часы съ трепетиромъ, а для морской прохлады на поздній осенній путь дали байковое пальто съ вѣтряной нахлобучкою на голову. Очень тепло одѣли и отвезли лѣвшу на корабль, который въ Россію шелъ. Тутъ помѣстили лѣвшу въ лучшемъ видѣ, какъ настоящаго барина, но онъ съ другими господами въ закрытіи сидѣть не любилъ и совѣстился, а уйдетъ на палубу, подъ презентъ сядетъ и спроситъ:
— Гдѣ наша Россія?
Англичанинъ, котораго онъ спрашиваетъ, рукою ему въ ту сторону покажетъ или головою махнетъ, а онъ туда лицомъ оборотится и нетерпѣливо въ родную сторону смотритъ.
Какъ вышли изъ буфты въ Твердиземное море, такъ стремленіе его къ Россіи такое сдѣлалось, что никакъ его нельзя было успокоить. Водопленіе стало ужасное, а лѣвша все внизъ въ каюты нейдетъ, — подъ презентомъ сидитъ, нахлобучку надвинулъ и къ отечеству смотритъ.
Ему говорят:
— Которые тут были, те, должно быть, глядели.
— А как, — говорит: — они были: в перчатке или без перчатки?
— Ваши генералы, — говорят: — парадные, они всегда в перчатках ходят, значит и здесь так были.
Левша ничего не сказал. Но вдруг начал беспокойно скучать. Затосковал и затосковал, и говорит англичанам:
— Покорно благодарствуйте на всем угощении, и я всем у вас очень доволен и все, что мне нужно было видеть, уже видел, а теперь я скорее домой хочу.
Никак его более удержать не могли. По суше его пустить нельзя, потому что он на все языки не умел, а по воде плыть не хорошо было, потому что время было осеннее, бурное, но он пристал: отпустите.
— Мы на буреметр, — говорят: — смотрели: буря будет, — потонуть можешь: это ведь не то, что у вас Финский залив, а тут настоящее Твердиземное море.
— Это все равно, — отвечает: — где умереть — все единственно, воля Божия, а я желаю скорее в родное место, потому что иначе я могу род помешательства достать.
Его силом не удерживали: напитали, деньгами наградили, подарили ему на память золотые часы с трепетиром, а для морской прохлады на поздний осенний путь дали байковое пальто с ветряной нахлобучкою на голову. Очень тепло одели и отвезли левшу на корабль, который в Россию шел. Тут поместили левшу в лучшем виде, как настоящего барина, но он с другими господами в закрытии сидеть не любил и совестился, а уйдет на палубу, под презент сядет и спросит:
— Где наша Россия?
Англичанин, которого он спрашивает, рукою ему в ту сторону покажет или головою махнет, а он туда лицом оборотится и нетерпеливо в родную сторону смотрит.
Как вышли из буфты в Твердиземное море, так стремление его к России такое сделалось, что никак его нельзя было успокоить. Водопление стало ужасное, а левша все вниз в каюты нейдет, — под презентом сидит, нахлобучку надвинул и к отечеству смотрит.
