уже сто лѣтъ у насъ ни однѣхъ похоронъ не было, и обезсердечили люди жестокіе, а мы состарѣлись, измаялись. Спусти ее и ихъ убрать отъ большихъ грѣховъ, и насъ — отъ страданія.
И пошла Маланья, развалила хворостъ, а смерть-то такъ ужъ не румяною казачкой глядитъ, а какъ паутиночка, и коса у ней вся заржавѣла.
— Иди, куда тебя Богъ послалъ! — сказала Маланья смерти: и та колыхнулась и поплыла къ селу паутинкою по сжатому полю, и послышался вскорѣ погребальный звонъ, и перекрестились бѣдняки и встрепенулись богатые мужики.
— Мы, было, думали, — она навсегда кончилась, а вотъ она, какъ змѣя, изъ хворосту выскочила. Нельзя вѣкъ лютовать и властвовать.
А убогіе крестились и сами въ гробы ложились:
— Устали, — говорятъ: — наши косточки — насилу дождались земли горсточки.
И обошла смерть все село за лѣсомъ и убрала все, что̀ было нужно убрать, — а съ другими вмѣстѣ и Ерашку, и Живулечку, потому что было уже и безрукому, и безногой болѣе, чѣмъ по сту лѣтъ, а Маланья осталась жить и все живетъ, какъ прежде жила, и все то же дѣлаетъ, что̀ и прежде дѣлала, и всѣ тѣ умерли, кто звалъ ее «Маланьей — головой бараньей», и сама она это имя позабыла. И какъ смерть обойдетъ весь свѣтъ да придетъ къ ней и спроситъ:
— Какъ тебя звать?
Она старается вспомнить и никакъ вспомнить не можетъ и говоритъ:
— Не знаю — вѣрно, мое имя перемѣнилося. Смерть стала вопрошать: «какъ имя этой женщинѣ?» А ей въ отвѣтъ и упалъ съ неба бѣлый, какъ снѣгъ, чистый камень, какъ сердце обточенный, и на немъ огнистымъ золотомъ горитъ имя: «Любовь».
Увидѣла это смерть и сказала:
— Ты не моя, — нѣтъ твоего имени въ моемъ приказѣ: любовь не умираетъ: ты доживешь до тѣхъ поръ, когда правда и милосердіе встрѣтятся, и волкъ ляжетъ съ ягненкомъ и не обидитъ его.
уже сто лет у нас ни одних похорон не было, и обессердечили люди жестокие, а мы состарились, измаялись. Спусти ее и их убрать от больших грехов, и нас — от страдания.
И пошла Маланья, развалила хворост, а смерть-то так уж не румяною казачкой глядит, а как паутиночка, и коса у нее вся заржавела.
— Иди, куда тебя Бог послал! — сказала Маланья смерти: и та колыхнулась и поплыла к селу паутинкою по сжатому полю, и послышался вскоре погребальный звон, и перекрестились бедняки и встрепенулись богатые мужики.
— Мы, было, думали, — она навсегда кончилась, а вот она, как змея, из хворосту выскочила. Нельзя век лютовать и властвовать.
А убогие крестились и сами в гробы ложились:
— Устали, — говорят: — наши косточки — насилу дождались земли горсточки.
И обошла смерть все село за лесом и убрала все, что было нужно убрать, — а с другими вместе и Ерашку, и Живулечку, потому что было уже и безрукому, и безногой более, чем по сту лет, а Маланья осталась жить и все живет, как прежде жила, и все то же делает, что и прежде делала, и все те умерли, кто звал ее «Маланьей — головой бараньей», и сама она это имя позабыла. И как смерть обойдет весь свет да придет к ней и спросит:
— Как тебя звать?
Она старается вспомнить и никак вспомнить не может и говорит:
— Не знаю — верно, мое имя переменилося. Смерть стала вопрошать: «как имя этой женщине?» А ей в ответ и упал с неба белый, как снег, чистый камень, как сердце обточенный, и на нем огнистым золотом горит имя: «Любовь».
Увидела это смерть и сказала:
— Ты не моя, — нет твоего имени в моем приказе: любовь не умирает: ты доживешь до тех пор, когда правда и милосердие встретятся, и волк ляжет с ягненком и не обидит его.