большой молодецъ, а все твое молодечество не къ добру, а ко злу. Ты бы лучше исправился.
А Хабибула ему отвѣчаетъ:
— Если я до сихъ поръ не исправился, такъ теперь ужъ и некогда.
— Какъ это «некогда»! Только въ томъ вѣдь и дѣло все, чтобы хорошо захотѣть человѣку исправиться, а остальное все само придетъ… Въ тебѣ вѣдь душа такая же, какъ и во всѣхъ людяхъ: брось дурное, а Богъ тебѣ сейчасъ зачнетъ помогать дѣлать хорошее, вотъ и пойдетъ все хорошее.
А Хабибула слушаетъ и вздыхаетъ.
— Нѣтъ, — говоритъ, — уже про это некстати и думать теперь!
— Да отчего же некстати-то?
— Да оттого, что я окованъ и смерти жду.
— А я тебя возьму да и выпущу.
Хабибула ушамъ своимъ не повѣрилъ, а Панька ему улыбается ласково и говоритъ:
— Я тебѣ не шучу, а правду говорю. Ханъ мнѣ сказалъ, чтобы я тебя «какъ свою душу берегъ», а вѣдь знаешь ли, какъ надо сберечь душу-то? Надо, братъ, ее не жалѣть, а пусть ее за другого пострадаетъ — вотъ мнѣ теперь это и надобно, потому что я терпѣть не могу, когда другихъ мучаютъ. Я тебя раскую и на коня посажу и ступай, спасай себя, гдѣ надѣешься, а если станешь опять зло творить — ну, ужъ тогда не меня обманешь, а Господа.
И съ этимъ присѣлъ и сломалъ на Хабибулѣ конскія желѣзныя путы, и посадилъ его на коня, и сказалъ:
— Ступай съ миромъ на всѣ стороны.
А самъ остался ожидать здѣсь возвращенія Хана-Джангара, — и ждалъ его очень долго, пока ручеекъ высохъ и въ бурдюкѣ воды осталось очень немножечко.
Тогда и прибылъ Ханъ-Джангаръ со своей свитой.
Осмотрѣлся Ханъ и спрашиваетъ:
— А гдѣ Хабибула?
Панька отвѣчаетъ:
— Я отпустилъ его.
— Какъ отпустилъ? Что ты такое разсказываешь?
— Я тебѣ говорю то, что взправду сдѣлалъ по твоему
большой молодец, а все твое молодечество не к добру, а ко злу. Ты бы лучше исправился.
А Хабибула ему отвечает:
— Если я до сих пор не исправился, так теперь уж и некогда.
— Как это «некогда»! Только в том ведь и дело все, чтобы хорошо захотеть человеку исправиться, а остальное все само придет… В тебе ведь душа такая же, как и во всех людях: брось дурное, а Бог тебе сейчас зачнет помогать делать хорошее, вот и пойдет все хорошее.
А Хабибула слушает и вздыхает.
— Нет, — говорит, — уже про это некстати и думать теперь!
— Да отчего же некстати-то?
— Да оттого, что я окован и смерти жду.
— А я тебя возьму да и выпущу.
Хабибула ушам своим не поверил, а Панька ему улыбается ласково и говорит:
— Я тебе не шучу, а правду говорю. Хан мне сказал, чтобы я тебя «как свою душу берег», а ведь знаешь ли, как надо сберечь душу-то? Надо, брат, ее не жалеть, а пусть ее за другого пострадает — вот мне теперь это и надобно, потому что я терпеть не могу, когда других мучают. Я тебя раскую и на коня посажу и ступай, спасай себя, где надеешься, а если станешь опять зло творить — ну, уж тогда не меня обманешь, а Господа.
И с этим присел и сломал на Хабибуле конские железные путы, и посадил его на коня, и сказал:
— Ступай с миром на все стороны.
А сам остался ожидать здесь возвращения Хана-Джангара, — и ждал его очень долго, пока ручеек высох и в бурдюке воды осталось очень немножечко.
Тогда и прибыл Хан-Джангар со своей свитой.
Осмотрелся Хан и спрашивает:
— А где Хабибула?
Панька отвечает:
— Я отпустил его.
— Как отпустил? Что ты такое рассказываешь?
— Я тебе говорю то, что взправду сделал по твоему
