подавая своей руки, вырвалъ у него шляпу и, бросивъ ее подъ свой стулъ, закричалъ: «сядь!»
— Нѣтъ, не хочу, — отвѣчалъ дьяконъ.
— Сядь, тебѣ говорятъ! — громче крикнулъ Термосесовъ, и такъ подернулъ Ахиллу, что тотъ плюхнулъ на табуретку.
— Хочешь ты быть попомъ?
— Нѣтъ, не хочу, — отвѣчалъ дьяконъ.
— Отчего же не хочешь?
— А потому, что я къ этому несроденъ и недостоинъ.
— Но, вѣдь, тебя протопопъ обижаетъ?
— Нѣтъ, не обижаетъ.
— Да, вѣдь, онъ у тебя, говорятъ, разъ палку отнялъ?
— Ну такъ что жъ, что отнялъ!
— И глупцомъ тебя называлъ?
— Не знаю, можетъ-быть, и называлъ.
— Донесемъ на него, что̀ онъ нынче говорилъ.
— Что-о-о?
— А вотъ что̀!
И Термосесовъ нагнулся и, взявъ изъ-подъ стула шляпу Ахиллы, бросилъ ее къ порогу.
— Ну, такъ ты, я вижу, петербургскій мерзавецъ, — молвилъ дьяконъ, нагибаясь за своею шляпою; но въ это же самое время неожиданно получилъ оглушительный ударъ по затылку и очутился носомъ на садовой дорожкѣ, на которой въ ту же минуту явилась и его шляпа, а немного подальше сидѣлъ на колѣняхъ Препотенскій. Дьяконъ даже не сразу понялъ, какъ все это случилось, но, увидавъ въ дверяхъ Термосесова, погрозившаго ему садовою лопатой, понялъ, отчего ударъ былъ широкъ и тяжекъ, и протянулъ:
— Вотъ такъ лампопо̀. Спасибо, что поучилъ.
И съ этимъ онъ обратился къ Варнавѣ и сказалъ:
— Что же? пойдемъ, братъ, теперь по домамъ!
— Я не могу, — отвѣчалъ Варнава.
— Отчего?
— Да у меня, я думаю, на всемъ тѣлѣ синевы и болова голитъ.
— Ну, «болова голитъ», пройдетъ голова. Пойдемъ домой: я тебя провожу, — и дьяконъ сострадательно поднялъ Варнаву на ноги и повелъ его къ выходу изъ сада. На дворѣ уже разсвѣтало.
