Прошелъ часъ и другой, Ахиллу не звали. Онъ уже не разъ спрашивалъ часто пробѣгавшаго мимо казачка:
— Дворецкій! что жъ: когда меня позовутъ?
Но дворецкій даже и не считалъ нужнымъ отвѣчать мужиковатому дьякону въ пыльной нанковой рясѣ.
Не отдохнувъ еще какъ должно отъ вчерашняго перехода, Ахилла началъ дремать, но какъ дрема была теперь для него не у мѣста, то онъ задумалъ разсѣяться ѣдою, къ чему недоѣденные вчера куски лепешки представляли полную возможность. Но только что онъ досталъ изъ подрясника остатокъ этихъ лепешекъ и хотѣлъ обдуть налипшій къ нимъ соръ, какъ вдругъ остолбенѣлъ и потомъ вскочилъ, какъ ужаленный, и бросился безъ всякаго доклада по незнакомымъ ему роскошнымъ покоямъ дома. По случаю онъ попалъ прямо въ кабинетъ предводителя и, столкнувшись съ нимъ самимъ лицомъ къ лицу, воскликнулъ:
— Отцы! кто въ Бога вѣруетъ, пособите мнѣ! Посмотрите, какое со мною за несчастіе!
— Что, что такое съ тобою? — вопросилъ удивленный Тугановъ.
— Парменъ Семенычъ! что я, злодѣй, сдѣлалъ! — вопіялъ потерявшійся отъ ужаса Ахилла.
— Что, ты убилъ кого, что ли?
— Нѣтъ; я бѣжалъ къ вамъ пѣшкомъ, чтобы вы мнѣ хорошо посовѣтовали, потому что я хочу протопопу памятникъ ставить за двѣсти рублей.
— Ну, такъ что жъ? Или у тебя отняли деньги.
— Нѣтъ, не отняли, а хуже.
— Ты ихъ потерялъ?
— Нѣтъ, я ихъ съѣлъ!
И Ахилла въ отчаяніи поднесъ къ глазамъ Туганова исподнюю корку недоѣденной лепешки, къ которой словно припеченъ былъ одинъ уцѣлѣвшій уголокъ сторублевой бумажки.
Тугановъ тронулъ своими тонкими ногтями этотъ уголокъ и, отдѣливъ его отъ корки, увидалъ, что подъ нимъ ниже еще плотнѣе влипъ и присохъ такой же кусокъ другого билета.
Предводитель не выдержалъ и разсмѣялся.
— Да; вотъ, какъ видите, всѣ съѣлъ, — утверждалъ дьяконъ, кусая въ растерянности ноготь на своемъ среднемъ
