— Что же ты такъ это, дьяконъ? — вопросилъ его, ища себѣ мѣста, отецъ Бенефактовъ.
— Позвольте, я подвинусь, — отвѣчалъ Ахилла, перевалясь на ближайшую къ стѣнѣ доску.
— Что же ты, дьяконъ?
— Да, вотъ вамъ и дьяконъ…
— Да что жъ ты такое?
— Уязвленъ, — отвѣтилъ Ахилла.
— Да чѣмъ же ты это уязвленъ?
— Смѣшно вы, отецъ Захарія, спрашиваете: чѣмъ? Тѣмъ и уязвленъ. Кончиной отца протопопа уязвленъ.
— Да, ну что жъ дѣлать? Вѣдь это смерть… конечно… она враждебна… всему естеству и помысламъ преграда… но неизбѣжно… неизбѣжно…
— Вотъ я этою преградой и уязвленъ.
— Но ты… ты того… мужайся… грѣхъ… потому воля… опредѣленіе…
— Ну, когда жъ я и опредѣленіемъ уязвленъ!
— Но что же ты это зарядилъ: уязвленъ, уязвленъ! Это, братецъ, того… это нехорошо.
— Да что же осталось хорошаго! — ничего.
— Ну, а если и самъ понимаешь, что мало хорошаго, такъ и надо имѣть разсудокъ: закона природы, братъ, не обойдешь!
— Да про какой вы тутъ, отецъ Захарія, про «законъ природы!» Ну, а если я и закономъ природы уязвленъ?
— Да что же ты теперь будешь съ этимъ дѣлать?
— Тсъ! ахъ, Царь мой Небесный! Да не докучайте вы мнѣ, пожалуйста, отецъ Захарія, съ своими законами! Ничего я не буду дѣлать!
— Однакоже, неужто такъ и будешь теперь все время лежать?
Дьяконъ промолчалъ, но потомъ, вздохнувъ, началъ тихо:
— Я еще очень скорблю, а вы сразу со мной заговорили. О какомъ вы тутъ дѣлѣ хотите со мной разговаривать?
— Да поправляйся скорѣй, вотъ что̀, потому что вѣдь хоть и въ скорбѣхъ, а по слабости и ѣсть, и пить будемъ.
— Да это-то что, что про это и говорить? Ѣсть-то и пить мы будемъ, а вотъ въ этомъ-то и причина!
— Что, что такое? Какая причина?