онъ бросилъ горсть земли на гробъ, снялъ торопливо стихарь и пошелъ съ кладбища.
— Превосходно говорили, государь отецъ дьяконъ! — прошепталъ сквозь слезы карликъ.
— Се духъ Савеліевъ бѣ на немъ, — отвѣтилъ ему разоблачавшійся Захарія.
Послѣ похоронъ Туберозова Ахиллѣ оставалось совершить два дѣла: во-первыхъ, подвергнуться тому, чтобъ «иной его препоясалъ», а во-вторыхъ, умереть, будучи, по словамъ Савелія, «живымъ отрицаніемъ смерти». Онъ непосредственно и торопливо принялся приближать къ себѣ и то, и другое. Освободившись отъ хлопотъ за погребальнымъ обѣдомъ, Ахилла легъ на своемъ войлокѣ въ сѣничномъ чуланѣ и не подымался.
Прошелъ день, два и три, Ахилла все лежалъ и не показывался. Домъ отца Туберозова совсѣмъ глядѣлъ мертвымъ домомъ: взойдетъ яркое солнце и освѣтитъ его пустынный дворъ — мертво; набѣжатъ грядой облачка и отразятся въ стеклахъ его оконъ, словно замогильныя тѣни, и опять ничего.
Наблюдая эту тишь, сосѣди стали жаловаться, что имъ даже жутко; а дьяконъ все не показывался. Стало сомнительно, что̀ съ нимъ такое?
Захарія пошелъ его навѣщать. Долго кроткій старичокъ ходилъ изъ комнаты въ комнату и звалъ:
— Дьяконъ, гдѣ ты? Послушай, дьяконъ!
Но дьяконъ не откликался. Наконецъ, отецъ Захарія пріотворилъ дверь въ темный чуланчикъ.
— Чего вы, отецъ Захарія, такъ гласно стужаетесь? — отозвался откуда-то изъ темноты Ахилла.
— Да какъ, братецъ мой, чего? Гдѣ ты о сю пору находишься?
— Пріотворите пошире дверь: я вотъ тутъ въ уголушкѣ.
Бенефактовъ исполнилъ, что ему говорилъ Ахилла, и увидѣлъ его лежащимъ на примощенной къ стѣнѣ дощатой кроваткѣ. На дьяконѣ была ровная холщевая сорочка съ прямымъ отложнымъ воротникомъ, завязаннымъ по-малороссійски длинною пестрою тесьмой, и широкіе тиковые полосатые шаровары.
