родъ за васъ поднялся… Нехорошо имъ тоже всѣмъ отказывать, не откажите жъ и вы имъ въ нисхожденіи, утѣшьте просьбой.
— Не могу, Николай, не могу! Прощеніе не потѣха.
— Смиритесь!
— Я предъ властью смиренъ, а что̀ есть превыше земной власти, то надо мною властнѣе… Я человѣкъ подзаконный. Сирахъ вмѣнилъ въ обязанности намъ пещись о чести имени, а первоверховный Павелъ протестовалъ противъ попранья правъ его гражданства; не въ правѣ я себя унизить ради просьбы.
Карликъ былъ въ отчаяніи. Подзаконный протопопъ не подавалъ ни малѣйшей надежды ни на какую уступку. Онъ какъ сталъ на своемъ, такъ и не двигался ни впередъ, ни назадъ, ни направо, ни налѣво.
Николай Аѳанасьевичъ не одобрялъ уже за это отца Савелія, и хотя не относилъ его поведенія къ гордости или къ задору, но видѣлъ въ немъ непохвальное упрямство и, осуждая протопопа, рѣшился еще разъ сказать ему:
— Вѣдь нельзя же, батушка, отецъ Савелій, вѣдь нельзя же-съ и начальства не пожалѣть, вѣдь надо же… надо же имъ хоть какой-нибудь реваншикъ предоставить. Какъ изъ этого выйти?
— А ужъ это ихъ дѣло.
— Ну, значитъ, вы къ нимъ человѣкъ безъ сожалѣнія.
— О, друже, нѣтъ; я его, сіе скорбное начальство наше, очень сожалѣю! — отвѣчалъ, вздохнувъ, протопопъ.
— Ну, такъ и поступитесь маленечко своимъ обычаемъ: повинитесь.
— Не могу, законъ не позволяетъ.
Карликъ мысленно положилъ отречься отъ всякой надежды чего-нибудь достичь и сталъ собираться назадъ въ свой городъ. Савелій ему ничего не возражалъ, а, напротивъ, даже совѣтовалъ уѣхать и ничего не наказывалъ, что̀ тамъ сказать или отвѣтить. До послѣдней минуты, даже провожая карлика изъ города за заставу, онъ все-таки не поступился ни на іоту и, поворотивъ съ знакомой дороги назадъ въ городъ, побрелъ пилить дрова на монастырскій дворъ.
Горе Николая Аѳанасьевича не знало мѣры и предѣловъ. Совсѣмъ не такъ онъ думалъ возвращаться, какъ довелось,
