Дьяконъ вынулъ изъ кармана подрясника тощій альбомчикъ изъ разноцвѣтной бумаги и прочиталъ:
|
На послѣднемъ семъ листочкѣ |
— Вотъ его всѣмъ вамъ почтеніе и примите оное, яко дань вамъ благопотребную.
И Ахилла швырнулъ на столъ предъ публикой альбомъ съ почтеніемъ Термосесова, а самъ отправился съ дороги спать на конюшню.
Утромъ рано его разбудилъ карликъ и, сѣвъ возлѣ дьякона на вязанку сѣна, спросилъ:
— Ну-съ, что же теперь, сударь, будемъ далѣе дѣлать?
— Не знаю, Николавра, ей-право, не знаю!
— Или на этомъ будетъ и квита? — язвилъ Николай Аѳанасьичъ.
— Да, вѣдь, голубчикъ Никола… куда же сунешься?
— Куда сунуться-съ?
— Да; куда ты сунешься? ишь всюду волки сидятъ.
— Ну, а я, сударь, старый заяцъ: что мнѣ волковъ бояться? Пусть меня волки съѣдятъ.
Карликъ всталъ и равнодушно протянулъ Ахиллѣ на прощаніе руку, но когда тотъ хотѣлъ его удержать, онъ нетерпѣливо вырвался и, покраснѣвъ, добавилъ:
— Да-съ, сударь! Нехорошо! А еще великанъ!.. Оставьте меня; старый заяцъ волковъ не боится, пускай его съѣдятъ! — и съ этимъ Николай Аѳанасьевичъ, кряхтя, влѣзъ въ свою большую крытую бричку и уѣхалъ.
Ахилла вышелъ вслѣдъ за нимъ за ворота, но уже брички и видно не было.
Въ этотъ же день дьяконъ выпроводилъ Наталью Николаевну къ мужу и остался одинъ въ опальномъ домѣ.
Изъ умовъ городской интеллигенціи Савелій самымъ успѣшнымъ образомъ былъ вытѣсненъ стихотвореніемъ Термосесова. Послѣдній пассажъ сего послѣдняго и скандальное положеніе, въ которомъ, благодаря ему, очутилась бойкая почтмейстерша и ея дочери, совсѣмъ убрали съ мѣстной сцены стараго протопопа; всѣ были довольны и всѣ поми-
