— Любуйтесь, таковъ, какого жизнь устроила, и подпишите векселекъ и пожалуйте деньги.
— За что̀ же, господинъ Термосесовъ? За что̀?
— Какъ за что̀? за прежнія тайныя удовольствія въ тиши ночей во святой Москвѣ, въ грѣховномъ Петербургѣ; за бесѣды, за планы, за списки, за всѣ, за всѣ забавы, которыхъ слѣдъ я сохранилъ и въ карманѣ, и въ памяти, и могу вамъ всю вашу карьеру испортить.
Борноволоковъ подписалъ вексель и выкинулъ деньги.
— Благодарю-съ, — отвѣтилъ Термосесовъ, пряча вексель и деньги: — очень радъ, что вы не торговались.
— А то бы что̀ еще было?
— А то бы я вдвое съ васъ спросилъ.
Термосесовъ, забравъ всѣ свои вымогательства, сталъ искать фуражку.
— Я буду спать въ тарантасѣ, — сказалъ онъ: — а то тутъ вдвоемъ намъ душно.
— Да, это прекрасно, но вы же, надѣюсь, теперь отдадите мнѣ мое собственное письмо?
— Гм! ну, нѣтъ, не надѣйтесь: этого въ уговорѣ не было.
— Но на что̀ же оно вамъ?
— Да этого въ договорѣ не было!
И Термосесовъ разсмѣялся.
— Хотите, я вамъ еще денегъ дамъ?
— Нѣтъ-съ, я не жаденъ-съ, съ меня довольно.
— Фу, какая вы…
— Скотина, что ли? Ничего, ничего, безъ церемоній, я не слушаю и бай-бай иду.
— Такъ выслушайте же, по крайней мѣрѣ, вотъ что: гдѣ брильянты, которые пропали у Бизюкиной?
— А я почему это долженъ знать?
— Вы… вы были съ ней гдѣ-то… въ бесѣдкѣ, что ли?
— Что же такое, что былъ? Тамъ и другіе тоже были: учителишка и дьяконъ.
— Да; ну, такъ скажите, по крайней мѣрѣ, не въ моихъ ли вещахъ гдѣ-нибудь эти брильянты спрятаны?
— А я почему могу это знать?
— Господи! этотъ человѣкъ меня съ ума сведетъ! — воскликнулъ Борноволоковъ, заметавшись.
— А вы вотъ что… — прошепталъ, сжавъ его руку, Термосесовъ: — вы не вздумайте-ка расписывать объ этомъ
