онъ взялъ письмо, собственноручно мною отданное на почту, я этого не могу разгадать, но зато это же самое можетъ вамъ свидѣтельствовать объ отважности и предпріимчивости этого мерзавца, поставившаго себѣ задачей не отступать отъ меня и мучить меня, пока вы его не устроите на хорошее жалованье. Заклинаю васъ общимъ нашимъ благополучіемъ сдѣлать для него даже то, чего невозможно, ибо иначе онъ клянется открыть все, что̀ мы дѣлали въ глупую пору нашего революціонерства».
— Нельзя ли послѣднія слова измѣнить въ редакціи?
— Нѣтъ-съ; я какъ Пилатъ: еже писахъ — писахъ.
Борноволоковъ дописалъ свое униженіе и отбросилъ листъ.
— Теперь вотъ эту бумагу о духовенствѣ и о вредныхъ движеніяхъ въ обществѣ просто подпишите.
Борноволоковъ взялъ въ руки перо и началъ еще разъ просматривать эту бумагу, раздумался и спросилъ:
— Что̀ они вамъ сдѣлали, эти люди, Туберозовъ и Тугановъ?
— Ровно ничего.
— Можетъ-быть, они прекрасные люди…
— Очень можетъ быть.
— Ну, такъ за что̀ же вы на нихъ клевещете? Вѣдь, это, конечно, клевета?
— Не все, а есть немножко и клеветы!
— За что̀ же это?
— Что̀ же дѣлать: мнѣ надо способности свои показать. За васъ, чистокровныхъ, вѣдь, дядья да тетушки хлопочутъ, а мы, парвенюшки, сами о себѣ печемся.
Борноволоковъ вздохнулъ и съ омерзѣніемъ подписалъ бумагу, на которой Термосесовъ строилъ его позоръ, Савеліеву гибель и собственное благополучіе.
Термосесовъ принялъ подписанную ябеду и, складывая бумагу, заговорилъ:
— Ну, а теперь третье дѣло сдѣлаемъ, и тогда шляпу надѣнемъ и простимся. Я заготовилъ векселекъ на восемьсотъ рублей и двѣсти прошу наличностью.
Борноволоковъ молчалъ и глядѣлъ на Термосесова, опершись на столъ локтями.
— Что̀ же, въ молчанку, что ли, будемъ играть?
— Нѣтъ; я только смотрю на васъ и любуюсь.
