— А вѣдь и правда! — воскликнулъ, тревожно поворотясь на мѣстѣ, ротмистръ.
Комарь подулъ себѣ въ усы, улыбнулся и тихо проговорилъ:
— Скажетъ: зачѣмъ это исправникъ на Комарѣ верхомъ ѣздитъ?
— Молчи, Комарище!
— Полюбопытствуютъ, полюбопытствуютъ и объ этомъ, — снова отозвался кроткій Пизонскій, и вслѣдъ затѣмъ вздохнулъ и добавилъ: — А теперь безъ новостей мы вотъ сидимъ, какъ въ раю; сами мы наги, а видимъ красу: видимъ лѣсъ, видимъ горы, видимъ храмы, воды, зелень; вонъ тамъ выводки утиные подъ бережкомъ попискиваютъ; вонъ рыбья мелкота цѣлою стаей играетъ. Сила Господня!
Звукъ двухъ послѣднихъ словъ, которыя громче другихъ произнесъ Пизонскій, сначала раскатился по рѣкѣ, потомъ еще разъ перекинулся на взгорьѣ и, наконецъ, нѣсколько гулче отозвался на Зарѣчьи. Услыхавъ эти переливы, Пизонскій поднялъ надъ своею лысою головой устремленный вверхъ указательный палецъ и сказалъ:
— Трижды сила Господня тебѣ отвѣчаетъ: чего еще лучше, какъ жить въ такой тишинѣ и въ ней все и окончить.
— Правда, истинная правда, — отвѣчалъ, вздохнувъ, ротмистръ. — Вотъ мы съ лѣкаремъ маленькую новость сдѣлали: дали Варнавѣ мертваго человѣка сварить, а и то сколько пошло изъ этого вздора! Кстати, дьяконъ: ты, братъ, не забудь, что ты обѣщалъ отобрать у Варнавки эти кости!
— Что мнѣ забывать; я не аристократъ, чтобы на меня орать сто кратъ; я что обѣщалъ, то и сдѣлалъ.
— Какъ сдѣлалъ? Неужто и сдѣлалъ?
— А, разумѣется, сдѣлалъ.
— Дьяконъ, ты это врешь, голубчикъ.
Ахилла промолчалъ.
— Что-жъ ты молчишь? Разскажи же, какъ ты это отобралъ у него эти кости? А? Да что ты, какого чорта нынче солидничаешь?
— А отчего же мнѣ и не солидничать, когда мнѣ талія моя на то позволяетъ? — отозвался не безъ важности Ахилла. — Вы съ лѣкаремъ нагадили, а я ваши глупости
