— Такъ это вы хотите, чтобы и солдаты въ ходульныхъ креслицахъ ходили?
И только ради сана его не обругалъ матеріально, а послалъ его ко всѣмъ чертямъ мысленно.
А тутъ Полуфертъ приходитъ и говоритъ, что будто точно такая же кувыркаллегія началась и въ другихъ частяхъ, которыя стояли въ Васильковѣ, въ Сквирѣ и въ Таращѣ.
— Я, даже, говоритъ, — «паръ сетъ оказіенъ» и стихи написалъ: вотъ «экутэ», пожалуйста.
И начинаетъ мнѣ читать какую-то свою рифмованную окрошку изъ словъ жидовскихъ, польскихъ и русскихъ.
Цѣлымъ этимъ стихотвореніемъ, которое я немного помню, убѣдительно доказывалось, что евреямъ не слѣдуетъ и невозможно служить въ военной службѣ, потому что, какъ у моего поэта было написано:
|
«Жидъ, который привыкъ торговать |
И такъ далѣе, все «который», да «ктурый», и въ результатѣ то, что жиду никакъ нельзя служить въ военной службѣ.
— Такъ что же по-вашему съ ними дѣлать?
— Перепасе люи данъ отръ режиманъ.
— Ага? «перепасе…» А вы, говорю, напрасно имъ заказываете палантины для вашихъ «танте» шить.
Полуфертъ сконфузился и забожился.
— Нонъ, Дьо манъ гардъ, говоритъ, — я это просто такъ, а ву комъ вуле ву, и же ву зангаже въ цукерьню — выпьемте по рюмочкѣ высочайше утвержденнаго.
Я, разумѣется, не пошелъ.
Досада только, что чортъ знаетъ какіе у меня помощники, даже не съ кѣмъ посовѣтоваться: одинъ глупъ, другой пьянъ безъ просыпа, а третій только поэзію разводитъ, да что-то каверзитъ.
Но у меня былъ денщикъ-хохолъ изъ породы этакихъ Шельменокъ; онъ видитъ мое затрудненіе и говоритъ:
— Ваше благородіе, осмѣливаюсь я вашему благородію
— Так это вы хотите, чтобы и солдаты в ходульных креслицах ходили?
И только ради сана его не обругал материально, а послал его ко всем чертям мысленно.
А тут Полуферт приходит и говорит, что будто точно такая же кувыркаллегия началась и в других частях, которые стояли в Василькове, в Сквире и в Тараще.
— Я, даже, — говорит, — «пар сет оказиен» и стихи написал: вот «экутэ», пожалуйста.
И начинает мне читать какую-то свою рифмованную окрошку из слов жидовских, польских и русских.
Целым этим стихотворением, которое я немного помню, убедительно доказывалось, что евреям не следует и невозможно служить в военной службе, потому что, как у моего поэта было написано:
|
«Жид, который привык торговать |
И так далее, все «который», да «ктурый», и в результате то, что жиду никак нельзя служить в военной службе.
— Так что же по-вашему с ними делать?
— Перепасе люи дан отр режиман.
— Ага? «перепасе…» А вы, говорю, напрасно им заказываете палантины для ваших «танте» шить.
Полуферт сконфузился и забожился.
— Нон, Дьо ман гард, — говорит, — я это просто так, а ву ком вуле ву, и же ву зангаже в цукерьню — выпьемте по рюмочке высочайше утвержденного.
Я, разумеется, не пошел.
Досада только, что черт знает какие у меня помощники, даже не с кем посоветоваться: один глуп, другой пьян без просыпа, а третий только поэзию разводит, да что-то каверзит.
Но у меня был денщик-хохол из породы этаких Шельменок; он видит мое затруднение и говорит:
— Ваше благородие, осмеливаюсь я вашему благородию
