постой, сдѣлай милость, Лапутинъ… Я что-то помню, Лапутинъ… Это чья-то фамилія.
— Точно такъ, говоритъ, — ваше сіятельство, это моя фамилія.
— Да, да, братецъ, дѣйствительно это твоя фамилія, только я что-то помню… какъ будто былъ еще кто-то Лапутинъ. Можетъ-быть, это твой отецъ былъ Лапутинъ?
Баринъ отвѣчаетъ, что его отецъ былъ Лапутинъ.
— То-то я помню, помню… Лапутинъ. Очень можетъ быть, что это твой отецъ. У меня очень хорошая память; пріѣзжай, Лапутинъ, завтра же пріѣзжай; я тебя велю принять, Лапутинъ.
Тотъ отъ радости себя не помнитъ и на другой день ѣдетъ.
Но графъ Закревскій память свою хотя и хвалилъ, однако, на этотъ разъ оплошалъ и ничего не сказалъ, чтобы принять господина Лапутина.
Тотъ разлетѣлся.
— Такой-то, говоритъ, — и желаю видѣть графа.
А швейцаръ его не пущаетъ.
— Никого, говоритъ, — не велѣно принимать.
Баринъ такъ-сякъ его убѣждать, — что «я, — говоритъ, — не самъ, а по графскому зову пріѣхалъ», — швейцаръ ко всему пребываетъ нечувствителенъ.
— Мнѣ, говоритъ, — никого не велѣно принимать, а если вы по дѣлу, то идите въ канцелярію.
— Не по дѣлу я, — обижается баринъ, а по личному знакомству; графъ навѣрно тебѣ сказалъ мою фамилію — Лапутинъ, а ты, вѣрно, напуталъ.
— Никакой фамиліи мнѣ вчера графъ не говорилъ.
— Этого не можетъ быть; ты просто позабылъ фамилію — Лапутинъ.
— Никогда я ничего не позабываю, а этой фамиліи я даже и не могу позабыть, потому что я самъ Лапутинъ.
Баринъ такъ и вскипѣлъ.
— Какъ, говоритъ, — ты самъ Лапутинъ! Кто тебя научилъ такъ назваться?
А швейцаръ ему отвѣчаетъ:
— Никто меня не научалъ, а это наша природа, и въ
постой, сделай милость, Лапутин… Я что-то помню, Лапутин… Это чья-то фамилия.
— Точно так, — говорит, — ваше сиятельство, это моя фамилия.
— Да, да, братец, действительно это твоя фамилия, только я что-то помню… как будто был еще кто-то Лапутин. Может быть, это твой отец был Лапутин?
Барин отвечает, что его отец был Лапутин.
— То-то я помню, помню… Лапутин. Очень может быть, что это твой отец. У меня очень хорошая память; приезжай, Лапутин, завтра же приезжай; я тебя велю принять, Лапутин.
Тот от радости себя не помнит и на другой день едет.
Но граф Закревский память свою хотя и хвалил, однако, на этот раз оплошал и ничего не сказал, чтобы принять господина Лапутина.
Тот разлетелся.
— Такой-то, — говорит, — и желаю видеть графа.
А швейцар его не пущает.
— Никого, — говорит, — не велено принимать.
Барин так-сяк его убеждать, — что «я, — говорит, — не сам, а по графскому зову приехал», — швейцар ко всему пребывает нечувствителен.
— Мне, — говорит, — никого не велено принимать, а если вы по делу, то идите в канцелярию.
— Не по делу я, — обижается барин, а по личному знакомству; граф наверно тебе сказал мою фамилию — Лапутин, а ты, верно, напутал.
— Никакой фамилии мне вчера граф не говорил.
— Этого не может быть; ты просто позабыл фамилию — Лапутин.
— Никогда я ничего не позабываю, а этой фамилии я даже и не могу позабыть, потому что я сам Лапутин.
Барин так и вскипел.
— Как, — говорит, — ты сам Лапутин! Кто тебя научил так назваться?
А швейцар ему отвечает:
— Никто меня не научал, а это наша природа, и в
