Я взялъ и опустилъ ихъ въ карманъ.
Вѣрилъ намъ, шельма, будто мы всѣ Шереметьевы.
Я говорю:
— Позвольте, я не буду пока ставить, а минуточку погуляю на воздухѣ, — и вышелъ на веранду.
За мною выбѣгаютъ два товарища и говорятъ:
— Что ты это дѣлаешь: чѣмъ отдать?
Я отвѣчаю:
— Не ваше дѣло, — не безпокойтесь.
— Вѣдь это нельзя, пристаютъ, мы завтра выходимъ, — непремѣнно надо отдать.
— И отдамъ.
— А если проиграешь?
— Во всякомъ случаѣ отдамъ.
И совралъ имъ, будто у меня есть на рукахъ казенныя.
Они отстали, а я прямо подлетаю къ куконѣ, ногой шаркнулъ и подаю ей горсть червонцевъ.
— Прошу, говорю, — васъ принять отъ меня для бѣдныхъ вашего прихода.
Не знаю, какъ она это поняла, но сейчасъ же встала, подала мнѣ свою ручку; мы обошли клумбу, да на плотикѣ и поплыли.
Объ игрѣ ея на арфѣ отмѣннаго сказать нечего: вошли въ гротъ: она сѣла и какой-то экосезъ заиграла. Тогда не было еще такихъ воспалительныхъ романсовъ, какъ «мой тигренокъ», или «затигри меня до смерти», — а экосезки-съ, все простыя экосезки, подъ которыя можно только одни па танцовать, а тогда, бывало, ни вѣсть что подъ это готовъ сдѣлать. Такъ и въ настоящій разъ, — сначала экосезъ, а потомъ «гули, да люли пошли ходули, — эшти, да молдаванешти», — кокъ да и дѣло въ мѣшокъ… И благополучнымъ образомъ назадъ оба переплыли.
Откровенно признаться — я не утаю, что былъ въ очень мечтательномъ настроеніи, которое совсѣмъ не отвѣчало задуманному мною плану. Но, знаете, къ тридцати годамъ уже подходило, а въ это время всегда начинаются первыя оглядки. Вспомнилось все — какъ это начиналась «жизнь
Я взял и опустил их в карман.
Верил нам, шельма, будто мы все Шереметьевы.
Я говорю:
— Позвольте, я не буду пока ставить, а минуточку погуляю на воздухе, — и вышел на веранду.
За мною выбегают два товарища и говорят:
— Что ты это делаешь: чем отдать?
Я отвечаю:
— Не ваше дело, — не беспокойтесь.
— Ведь это нельзя, пристают, мы завтра выходим, — непременно надо отдать.
— И отдам.
— А если проиграешь?
— Во всяком случае отдам.
И соврал им, будто у меня есть на руках казенные.
Они отстали, а я прямо подлетаю к куконе, ногой шаркнул и подаю ей горсть червонцев.
— Прошу, — говорю, — вас принять от меня для бедных вашего прихода.
Не знаю, как она это поняла, но сейчас же встала, подала мне свою ручку; мы обошли клумбу, да на плотике и поплыли.
Об игре ее на арфе отменного сказать нечего: вошли в грот: она села и какой-то экосез заиграла. Тогда не было еще таких воспалительных романсов, как «мой тигренок», или «затигри меня до смерти», — а экосезки-с, все простые экосезки, под которые можно только одни па танцевать, а тогда, бывало, ни весть что под это готов сделать. Так и в настоящий раз, — сначала экосез, а потом «гули, да люли пошли ходули, — эшти, да молдаванешти», — кок да и дело в мешок… И благополучным образом назад оба переплыли.
Откровенно признаться — я не утаю, что был в очень мечтательном настроении, которое совсем не отвечало задуманному мною плану. Но, знаете, к тридцати годам уже подходило, а в это время всегда начинаются первые оглядки. Вспомнилось все — как это начиналась «жизнь
