X вѣка и сталъ предметомъ великаго почтенія для энтузіастовъ древности во всѣхъ славянскихъ земляхъ, — въ немъ искали и находили не только первобытную поэзію, но и рѣдкое подлинное свидѣтельство о древнемъ славянскомъ бытѣ; Краледворская рукопись являлась замѣчательнымъ произведеніемъ XIII—XIV вѣка, свидѣтельствомъ высокаго поэтическаго развитія и памятникомъ борьбы старыхъ чеховъ за національное достоинство и свободу. Какъ мы сказали, сомнѣнія были заявлены давно, но только въ самое послѣднее время чешскимъ и другимъ ученымъ удалось вычеркнуть эти фальсификаты изъ исторіи древней чешской литературы, — при чемъ однако противникамъ «древнихъ памятниковъ» привелось подвергаться обвиненіямъ въ измѣнѣ національному дѣлу, пока наконецъ научная очевидность взяла верхъ. Но если Любушинъ Судъ и Краледворская рукопись не были произведеніемъ древности, они были очень любопытнымъ произведеніемъ чешской поэзіи второго десятилѣтія нашего вѣка и вмѣстѣ отраженіемъ тѣхъ понятій о поэтической старинѣ, какія тогда господствовали. Это была археологическая романтика, гдѣ руководствомъ были частью свѣдѣнія о древнемъ славянскомъ бытѣ, какія можно было тогда найти въ старыхъ лѣтописяхъ и иныхъ памятникахъ древности, частью романтическія представленія о старой поэзіи, какія извлекались изъ Слова о полку Игоревѣ, русскихъ былинъ и сербскихъ народныхъ пѣсенъ, первый сборникъ которыхъ не задолго передъ тѣмъ былъ изданъ Вукомъ Караджичемъ и произвелъ тогда очень сильное впечатлѣніе. Поддѣльные памятники собственно въ литературномъ отношеніи были имитаціей предполагаемой старины, и имитаціей столь искусной, что она могла быть разгадана лишь послѣ нѣсколькихъ десятилѣтій широкаго развитія науки. Въ русской литературѣ можно указать только одну фальсификацію съ подобнымъ характеромъ патріотической романтики и исполненную съ талантомъ, вызывавшимъ удивленіе Пушкина: это — знаменитая «Исторія Русовъ», съ
X века и стал предметом великого почтения для энтузиастов древности во всех славянских землях, — в нем искали и находили не только первобытную поэзию, но и редкое подлинное свидетельство о древнем славянском быте; Краледворская рукопись являлась замечательным произведением XIII—XIV века, свидетельством высокого поэтического развития и памятником борьбы старых чехов за национальное достоинство и свободу. Как мы сказали, сомнения были заявлены давно, но только в самое последнее время чешским и другим ученым удалось вычеркнуть эти фальсификаты из истории древней чешской литературы, — при чем однако противникам «древних памятников» привелось подвергаться обвинениям в измене национальному делу, пока наконец научная очевидность взяла верх. Но если Любушин Суд и Краледворская рукопись не были произведением древности, они были очень любопытным произведением чешской поэзии второго десятилетия нашего века и вместе отражением тех понятий о поэтической старине, какие тогда господствовали. Это была археологическая романтика, где руководством были частью сведения о древнем славянском быте, какие можно было тогда найти в старых летописях и иных памятниках древности, частью романтические представления о старой поэзии, какие извлекались из Слова о полку Игореве, русских былин и сербских народных песен, первый сборник которых не задолго перед тем был издан Вуком Караджичем и произвел тогда очень сильное впечатление. Поддельные памятники собственно в литературном отношении были имитацией предполагаемой старины, и имитацией столь искусной, что она могла быть разгадана лишь после нескольких десятилетий широкого развития науки. В русской литературе можно указать только одну фальсификацию с подобным характером патриотической романтики и исполненную с талантом, вызывавшим удивление Пушкина: это — знаменитая «История Русов», с
