зомъ возвратиться къ древней природѣ. Такимъ образомъ, изъ того, что это состояніе наилучшее, по необходимости вытекаетъ, что изъ наличныхъ состояній будетъ наилучшимъ то, которое болѣе всего приближается къ этому, а именно: обладаніе любимцемъ, который былъ бы намъ вполнѣ по душѣ.
И если мы должны прославлять бога, который посылаетъ намъ такое счастье, то во всякомъ случаѣ мы должны прославлять Эроса, который и въ настоящей жизни оказываетъ намъ много добра, ведя насъ къ тому, что сродни намъ, а въ будущемъ подавая великія надежды, если мы только будемъ благочестивы въ отношеніи боговъ, возвратить насъ къ прежней природѣ и, исцѣливъ, сдѣлать и счастливыми и блаженными.
Вотъ, Эриксимахъ, сказалъ онъ, моя рѣчь объ Эросѣ; она совсѣмъ не похожа на твою. Но, какъ я уже просилъ тебя, не смѣйся теперь надъ нею, чтобы намъ можно было выслушать, что скажутъ и остальные, или вѣрнѣе, двое другихъ, ибо не говорили еще только Агатонъ и Сократъ.
XVII.
Послушаюсь тебя, сказалъ Эриксимахъ, тѣмъ болѣе, что рѣчь твоя пришлась мнѣ по вкусу. И если бы я не былъ убѣжденъ, что Сократъ и Агатонъ не ударятъ лицомъ въ грязь въ вопросахъ о любви, мнѣ очень бы пришлось опасаться, какъ бы они не очутились въ затруднительномъ положеніи, такъ какъ вопросъ уже достаточно исчерпанъ съ самыхъ различныхъ сторонъ.
