скихъ отношеній между богами и людьми благодаря своему знанію тѣхъ любовныхъ человѣческихъ склонностей, которыя направлены на законное или незаконное.
Такимъ образомъ, говоря коротко, всякій Эросъ обладаетъ разносторонней и великой силой, вѣрнѣе даже — всемогуществомъ. Но Эросъ, проявляющій себя на добрѣ съ осмотрительностью и справедливостью, имѣетъ и у насъ и у боговъ величайшее значеніе и доводитъ насъ до полнаго блаженства, дѣлая то, что мы можемъ имѣть общеніе и дружить между собою и даже съ богами, которые лучше насъ.
Быть-можетъ, и я, выхваляя Эроса, многое упустилъ изъ виду, но, конечно, не съ намѣреніемъ. Но если я чего и не договорилъ, твое дѣло, Аристофанъ, пополнить. Впрочемъ, если ты намѣренъ восхвалять Бога какимъ-нибудь инымъ образомъ, восхваляй: кстати, вѣдь, прошла и твоя икота.
Затѣмъ, разсказывалъ онъ, слово взялъ Аристофанъ и сказалъ: Икота, правда, прошла у меня, однако не раньше, чѣмъ я противопоставилъ ей чиханіе, такъ что я удивляюсь, неужели для благосостоянія тѣла непремѣнно требуется такой шумъ и такое щекотаніе, какъ это бываетъ, когда чихаешь; вѣдь икота сейчасъ же прекратилась, какъ только я противопоставилъ ей чиханіе. На это Эриксимахъ сказалъ: Подумай-ка, что ты дѣлаешь, дружище: намѣреваясь говорить свою рѣчь, ты зубоскалишь и меня вынуждаешь во время ея быть на-сторбжѣ, и ловить твои промахи, межъ тѣмъ какъ ты, вѣдь, могъ бы говорить вполнѣ спокойно. И Аристофанъ на это сказалъ съ усмѣшкой: Ты правъ,
ских отношений между богами и людьми благодаря своему знанию тех любовных человеческих склонностей, которые направлены на законное или незаконное.
Таким образом, говоря коротко, всякий Эрос обладает разносторонней и великой силой, вернее даже — всемогуществом. Но Эрос, проявляющий себя на добре с осмотрительностью и справедливостью, имеет и у нас и у богов величайшее значение и доводит нас до полного блаженства, делая то, что мы можем иметь общение и дружить между собою и даже с богами, которые лучше нас.
Быть может, и я, выхваляя Эроса, многое упустил из виду, но, конечно, не с намерением. Но если я чего и не договорил, твое дело, Аристофан, пополнить. Впрочем, если ты намерен восхвалять Бога каким-нибудь иным образом, восхваляй: кстати, ведь, прошла и твоя икота.
Затем, рассказывал он, слово взял Аристофан и сказал: Икота, правда, прошла у меня, однако не раньше, чем я противопоставил ей чихание, так что я удивляюсь, неужели для благосостояния тела непременно требуется такой шум и такое щекотание, как это бывает, когда чихаешь; ведь икота сейчас же прекратилась, как только я противопоставил ей чихание. На это Эриксимах сказал: Подумай-ка, что ты делаешь, дружище: намереваясь говорить свою речь, ты зубоскалишь и меня вынуждаешь во время её быть на-сторбже, и ловить твои промахи, меж тем как ты, ведь, мог бы говорить вполне спокойно. И Аристофан на это сказал с усмешкой: Ты прав,
