отъ другихъ, не говоря уже о томъ, что я надѣюсь извлечь отсюда и пользу. А когда мнѣ приходится выслушивать рѣчи о чемъ-нибудь иномъ, въ особенности отъ васъ, богачей и дѣльцовъ, мнѣ бываетъ досадно и на самого себя и жаль васъ, друзей моихъ, потому что вы тратите тогда время попусту. Быть-можетъ, и вы съ своей стороны считаете меня несчастнымъ, я полагаю даже, что ваше предположеніе въ данномъ случаѣ имѣетъ свои основанія, относительно же васъ у меня не предположеніе, а твердое убѣжденіе.
Другъ. Ты — все тотъ же, Аполлодоръ: всегда ты порицаешь и самого себя и другихъ и, повидимому, ты рѣшительно всѣхъ, кромѣ Сократа, считаешь несчастными, и прежде всего, самого себя. Почему дали тебѣ прозвище «неистоваго», этого я не знаю, но въ рѣчахъ своихъ ты дѣйствительно показываешь себя таковымъ: ты всегда негодуешь и на себя самого и на всѣхъ другихъ, кромѣ Сократа.
Аполлодоръ. Ахъ, дорогой мой, ужъ само собой разумѣется, разъ я такъ мыслю и о себѣ самомъ и о васъ, я долженъ и сходить съ ума и неистовствовать.
Другъ. Но теперь, Аполлодоръ, не стоитъ говорить объ этомъ, а лучше исполни то, о чемъ мы просили тебя, и разскажи, какія тогда велись тамъ рѣчи.
Аполлодоръ. А вотъ какія… А, впрочемъ, и я постараюсь разсказать вамъ все съ начала такъ, какъ тотъ мнѣ разсказывалъ.
II. А именно онъ передавалъ: повстрѣчался мнѣ Сократъ, пріумытый и обутый въ сандаліи, что онъ дѣлалъ рѣдко, и я спросилъ его: куда онъ идетъ такой
