большой немецкой культуры. Они нас, русских, до известной степени презирали; но я убежден, что ни один офицер конной гвардии, носящий немецкую фамилию, не изменит, хоть вы его четвертуйте. Точно также я не могу себе представить, чтобы Фредерикс мог изменить России. Он приносил, может быть, большой вред тем, что, вместо того, чтобы на том же месте сидел Петров, Кочубей, сидел Фредерикс. Что он немец по происхождению, это так, но сказать про него, что он сознательный предатель, этого не могу. Если бы сидел русский человек, если бы это Воронцов был, он бы на наших с вами душевных клавишах глубже играл бы. А этот старый 78-летний человек, — сколько раз я приходил к нему с негодованием; сидит — кукла. Виноват не он, что он там был, а те, кто его держали.
Председатель. — Он имел склонность ко всему немецкому, как вы говорите; он, очевидно, и входил в состав этой группы лиц?
Дубенский. — Группа этих лиц огромная. Вы об этом знаете. У нас в Петрограде немецкое засилье было очень развито; но про тех, кого я знаю из немцев, я не могу сказать, что они предатели.
Председатель. — Укажите реальные признаки некоторой организованности, некоторой сплоченности, дайте показания, которые бы позволили нащупать партию.
Дубенский. — Я долгом совести почел бы доложить несколько реальных фактов, но у меня нет ничего, кроме подозрения и неприятных чувств к немцам. Мне было очень досадно, когда произошло все это с моим сыном, но что же я могу сказать, если я не знаю никого из них, кто бы совершил сознательное нарушение долга. Но можно только сидеть и умывать руки, а можно сочувствовать.
Председатель. — Повидимому, всем тем, что вы сейчас изволили изложить, и объясняется это сильное возбуждение среди офицеров и солдат ставки против Фредерикса и Воейкова?
Дубенский. — Конечно, и притом рассказы разные, что у Воейкова шпионы, что женат он на дочери Фредерикса. Возбуждение было, мне Клембовский об этом говорил.
Председатель. — Чем же объясняется, что, несмотря на это возбуждение, арест Фредерикса и Воейкова не был осуществлен, и они уехали?
Дубенский. — Он был осуществлен, но их не хотели арестовать на глазах государя, и им дали уехать, а потом уже арестовали. Дело в том, что на меня министерством двора и комиссаром Головиным возложено поручение закончить описание о пребывании бывшего государя в армии по самый день его выезда да ставки, 8 марта. Это, как вы изволите знать, величайший акт, и я в настоящее время работаю над этим, но у меня взяли эти дневники, и я бы просил мне их вернуть по миновании надобности, или, если вы находите, что вам этот дневник необходим, не будете ли вы так
