зная неудовлетворительность самой личности самодержца, что сам государь был сторонником?
Дубенский. — Этого я не сказал.
Председатель. — Этого вы не сказали, но каким образом появляются попытки законосовещательных учреждений, попытки вернуть самодержавие?
Дубенский. — Я не знаю, были ли такие попытки, я не знаю, кто же в последнее время говорил, что от Думы надо отнять ее права и передать их в законосовещательное учреждение?
Председатель. — Вы знаете одно имя, которое и мы знаем: Маклаков, Николай.
Дубенский. — Послушайте, ему государь не верил. По крайней мере, он считался человеком недалеким.
Председатель. — Мы в этом отношении знаем несколько больше, чем вы.
Дубенский. — Я с Маклаковым никогда не имел никакого дела. Это бессмысленно, это невозможно сделать. Как же вы сделаете законосовещательное учреждение? Можно сделать, когда во главе станет Вильгельм. Он упразднил рейхстаг, потому что он Вильгельм, рейхстаг ему служит, и то он сделал своим нравственным влиянием.
Председатель. — Вы не изволите знать относительно Маклакова, но может быть, как историк вы интересовались этими попытками, которые представлялись наверх уже от целых коллегиальных коллективов?
Дубенский. — «Земщина», Марков и целый ряд людей. Я сам правый человек, но признаю весь ужас от крайних правых. Это безусловно так. Я правый человек, у меня в деревне устроены великолепные школы. Правые — это значит, что мы сеем мрак и невежество. Ведь это ужас, это нужно петлю себе накинуть.
Председатель. — Мы говорим не о мраке, а о попытках низвести Думу.
Дубенский. — В последнее время эта партия не встречала поддержки среди лиц, окружавших государя.
Председатель. — Однако, перемены в государственном совете были произведены на этой платформе?
Дубенский. — Я думаю, что Нилов и даже Воейков, который был практический и сообразительный человек, и он понял, что это погибель полная. Мы ведь ожидали конституцию 6 декабря.
Председатель. — Что заставляло вас ожидать?
Дубенский. — Вот эти разговоры. Я помню, в канцелярии говорили, что мы поедем к 6-му. Я спрашивал: «Почему?» — «Там будет великий акт», и намекнули, что будет конституция. Все были рады, что с внутренней борьбой кончится, и можно будет кончить войну. Я знаю, что Алексеев умолял государя согласиться на уступки.
