к моменту ее создания, т.-е. раньше, чем первая Дума начала функционировать, уже был составлен план борьбы с ней и с идеей народного представительства вообще?
Милюков. — Я не решился бы этого сказать, потому что борьба, мне кажется, шла — с этого момента и все дальнейшее время — не столько с идеей народного представительства, сколько с идеей конституции, т.-е. за монархическую власть, каковой народное представительство, понятое в славянофильском смысле, не мешало… Так что это было идейное приспособление народного представительства к сохранению монархической власти в форме самодержавия.
Председатель. — Один материальный признак конечной цели, которою задавалось правительство, вы изволили сейчас определить: это — исключение законодательного признака Государственной Думы и замена его законосовещательным.
Милюков. — Эта мысль проходит красной нитью! В дальнейшем она не всегда была ясна, т.-е. не всегда выдвигалась на первый план, потому что если бы оказалось, что законодательные функции Государственной Думы не противоречат молчаливому соглашению относительно сохранения старых прерогатив власти, то, может быть, вопрос и не пришлось бы выдвигать… Но, несомненно, задняя мысль нашей конституции — pensée ignoble[1], как я всегда выражался, — заключалась в том, что старая власть сохраняет за собой верховные права даже над законодательной властью. При роспуске 2-й Думы, при издании положения 3-го июня, в органах печати того времени, вы можете проследить эту борьбу двух мнений: одного, которое считает, что законодательная власть исключает возможность правового перерыва Rechtsbruch’a[2], — что законодательная власть, принадлежащая народному представительству, ограничивает власть верховной власти; и другого, которое полагает, что в исключительных случаях исторические права власти остаются тем же, чем они были, т.-е. над законодательной властью выдвигается понятие высшее, которое является решающим. Эта мысль проводилась совершенно определенно, вплоть до последнего времени… Я вспоминаю, что уже при вступлении на пост министра-председателя Горемыкина, Гурлянд в газете «Россия» выразил такое мнение, что в России законодательная власть принадлежит трем органам, разделена на три части (приблизительно смысл такой), и в том числе — одна треть законодательной власти принадлежит монарху… Он думал, что он этим выражает мнение Горемыкина в тот момент, когда была попытка выдвинуть это направление; но после этого очень скоро — месяца через два — «Россия» была закрыта: такое мнение, что законодательная власть народного представительства и верхней палаты ограничивает власть монарха, уже стало криминальным пунктом!.. Так что это идет красной нитью через всю
